— Подождите меня, — сказала она настоятелю, — я сейчас вернусь.
Сказав это, она углубилась в один из проходов, которые тянулись во всех направлениях и образовывали что-то вроде запутанного лабиринта. Амбросио остался один. Темнота благоприятствовала всем сомнениям, которые начинали снова подниматься в его душе. Он содрогался при мысли о той сцене, свидетелем которой ему предстояло сейчас стать, и боялся, как бы магические видения не толкнули его на какой-нибудь поступок, после которого он уже навсегда будет разлучен с небом. Он больше не чувствовал за собой права просить помощи у Бога и, с другой стороны, не осмеливался самостоятельно вернуться в монастырь, боясь заблудиться в подземных лабиринтах. Его судьба была решена, и у него не было никакой возможности избежать ее. Таким образом он боролся со страхами, призывая на помощь все аргументы, которые помогли бы ему мужественно выдержать это испытание. Он убеждал себя, что всегда будет время раскаяться и что, поскольку он обращается к помощи потусторонней силы только через Матильду, колдовство не может быть поставлено ему в вину. Он читал много сочинений на эту тему и уговаривал себя, что пока он не отказался от спасения формальным актом, подписанным своей собственной рукой, Сатана не будет иметь никакой власти над ним, и он для себя твердо решил никогда не подписывать такой акт, как бы ему ни угрожали или какие бы выгоды ему ни сулили.
Таковы были размышления Амбросио, которым он предавался, пока ждал возвращения Матильды. Внезапно он услышал какой-то глухой голос, который, казалось, раздавался где-то рядом; он вздрогнул и прислушался. Через несколько минут звуки повторились. Они напоминали стоны тяжело больного человека. В любой другой момент это обстоятельство только подстегнуло бы его внимание и любопытство, но сейчас его основным ощущением был страх, а его рассудок был взбудоражен зловещими картинами, поэтому он тотчас же представил себе, что вокруг него бродит какая-то страдающая душа. Звуки не приближались, но он продолжал периодически их слышать. Иногда они становились более отчетливыми, как будто страдания стонущего человека становились острее и мучительнее.
Иногда ему казалось, что он различает слова, и один раз он был уверен, что слабеющий голос восклицал:
— Господи! О Господи! Никакой надежды, никакой помощи!
Эти слова сопровождались еще более сильными стонами, затем все затихло, и воцарилась тишина, более гнетущая, чем прежде.
«Что это значит?^ — подумал ужаснувшийся монах.
Внезапно у него в мозгу пронеслась мысль, которая заставила его окаменеть от ужаса; он вздрогнул, и его напугал его собственный вздох.
— Боже, возможно ли? — неожиданно для себя воскликнул он. — Неужели? Боже! Какое я чудовище!
Он решил разобраться в своих сомнениях и исправить свою ошибку, если это еще возможно, но его благородство и сострадание были тут же сметены возвращением Матильды. В одно мгновенье несчастная, чьи призывы он услыхал, была забыта, и он вновь думал только об опасностях и трудностях своего собственного положения. Свет возвращающейся лампады позолотил стены, и через несколько минут Матильда уже стояла перед ним.
Она держалась очень прямо, словно дух из другого мира, и монах с удовольствием отметил изменения, которые произошли в ней. Она избавилась от мужской одежды, от своего монашеского одеяния, и предстала в таинственном великолепии, причем необычность костюма и богатство драгоценных камней на ее руках и шее играли не главную роль в этом блестящем появлении. На ней было длинное белое платье, по которому рассыпались буквы неизвестного алфавита, вышитые золотом. Шея и руки были обнажены, волосы, осыпанные цветами и каменьями, спускались по плечам, точно огненный поток, в руке она держала прут из чистого золота, но над всем этим господствовали глаза — эти горящие глаза сковали ужас монаха, которым владели одновременно жуткий страх и попирающее его восхищение.
Ее голос подействовал на него так, как может резкий и необычный звук подействовать на спящего человека.
— Следуйте за мной, — сказала она ему повелительным и в то же время полным очарования голосом, эхо которого прокатилось по подземелью, — все готово.
Шагая за ней, он был не в состоянии унять необъяснимую дрожь. Она вела его через бесконечные переходы, которые суживались по мере их продвижения. С обеих сторон подземелья лежало множество черепов, кишащих червями, и земля была усеяна самыми отвратительными останками. Почти на каждом шагу перед ними, словно призраки, вставали статуи, в глазах которых светилась жизнь. Наконец они добрались до центра усыпальницы.