— Да, — сказала Анна. — Думаю… думаю, будет…
— Мой дядя, Давид Шульц, как-то сказал мне, что если при конце света окажется, что Иисус был Мессией, тогда он примет его. Интересно поразмыслить над альтернативной ситуацией.
— Кто-то из вашей семьи был иудаистом?
— Он был дядей жены. Но да. Об этом надо спросить Веронику Маунт, она у нас эксперт по генеалогии. Я всегда ненавидел и Иисуса.
— Как вы могли? Я могу еще представить ненависть к Богу, но не к Иисусу.
— Я имею в виду символ, не человека. Человека должно жалеть. Иудаизм — трезвая религия: зубрежка, молитвы, никаких эксцессов. Христианство же столь смиренно, сентиментально, оно отрицает смерть. Оно превращает смерть в страдания, а страдание всегда так интересно. Вот сейчас боль, а потом, алле-оп! — вечная жизнь. Вот чего все мы хотим: чтобы наше несчастье окупилось, чтобы мы получили что-нибудь взамен, что-то, чем полностью утешимся. Но это ложь. Есть полный и бесповоротный конец, один такой должен вскоре наступить в этом доме. Люди уходят навечно. Страданию свойственна изменчивая нереальность человеческого сознания. Желание страдания, возможно, привело вас в монастырь, и, возможно, оно же вывело вас оттуда. Смерть реальна. Но Христос на самом деле не умирает. А это несправедливо.
— Справедливо или нет, но это так.
— Но для вас не так.
— Нет. — Анне хотелось понять Гая, хотя его превратные суждения причиняли ей боль. — Думаю… мы хотим претерпеть страдания за свои грехи… но не умирать.
— Да. Да. Хотим… своими страданиями… заслужить… прощение за все.
— И это кажется вам смирением?
— Да.
Они снова замолчали. Анна подумала: «Этому человеку я могу сказать все».
— Вы, мне представляется, не верите в противоречащую вере идею жизни после смерти? — спросил Гай.
— Не верю. Согласна, это противоречит вере. Я имею в виду… что бы это ни было… это происходит здесь и сейчас, — ответила она и подумала: «В монастыре я такого сказать не могла».
— Хотел бы я верить в загробную жизнь, — сказал Гай. Он отвернулся от нее и теребил волосы беспокойной рукой, выставив свой горбоносый профиль. Неожиданно он сверкнул на нее глазами. — Разумеется, не по какой-то там вульгарной причине. Не просто для того, чтобы меня освободили от того, чему предстоит совершиться в ближайшие несколько недель. Но… я всегда чувствовал в себе желание…
— Какое?
— Мне бы хотелось предстать перед Божьим судом.
Анна задумалась.
— Где же тут логика? Похоже, что вы не очень-то любите христианство.
— Прекрасно вас понимаю, — сказал Гай. Разговаривать с ней было одно удовольствие. Он мило улыбнулся, отчего его напряженное лицо смягчилось. — Это романтическая, садомазохистская, фантастическая идея, а не то, что кажется… правда…
— По-вашему, Божий суд — это оценка, чистый подсчет или кара?
— О, и то и другое. На мой взгляд, человек жаждет того и другого. Заглянуть через плечо ангелу, ведущему протокол. И узнать итог. Это что-то докажет.
— Какого доказательства вы хотите? Гертруда говорила, что вы писали книгу о наказаниях.
Гай нахмурился.
— Говорила? Пока это ничто. То есть… так, всего лишь наброски.
— Можете рассказать что-нибудь о ней?
— Это запретная тема. Если должностное лицо министерства внутренних дел пишет книгу о наказании, оно обязано… да вы знаете… она об устрашении и исправлении.
— А о воздаянии речи не идет, и это то, чего вы хотите?
— Для себя — да.
— А вы не думаете, что другие могут нуждаться в том же, хотеть того же?
— Возможно, но меня волнует только мой случай. Как вас — ваш.
Они улыбнулись друг другу. Анна сидела напряженная, собранная.
— Правосудие — такая странная вещь, — продолжал Гай, — оно находится в противоречии с другими достоинствами, оно как коричневый цвет, которого нет в спектре, — его нет в спектре морали.
— Не понимаю, — сказала Анна.
— Оно — чистый подсчет.
— А как насчет милосердия?
— Это совершенно другое. В любом случае милосердия быть не может.
— Почему же?
— Потому что преступление — наказание для преступника.
— Если это так, почему вы хотите загробной жизни?
— Но ведь человек не может постичь. Я бы хотел все это понять. Хотел бы, чтобы мне это показали, объяснили. Вот почему идея чистилища столь волнующа.
— А как ад? Он тоже волнующ?
— Нет. Он непостижимо реален. Но чистилище, страдание в присутствии Бога — какая это радость! Просчитанное страдание, страдание с целью, нацеленное на успех, — неудивительно, что души у Данте с радостью ныряют обратно в огонь.