Имея уже не простое, а каменное сердце, Пётр Сергеевич придумал нечеловеческий план. Для начала решил он капитана навестить. Переломил себя, пошёл на поклон к ироду, прикинулся дурачком, поплакался про родителей, попросился в помощники, мол, некуда больше идти: в столице все чужие, а уехать не на что. Капитан сделал вид, что сразу не узнал просителя. Потом фальшиво заулыбался, достал из буфета початую бутылку водки, налил две рюмочки.
— И кем же ты хочешь у меня работать?
— Для начала… зазывалой!
Капитан не усмотрел в прошении ничего дурного. Зазывалой, так зазывалой! Не забыл ещё, видать, в каком образе сам недавно выступал, пока дело своё главное не начал. Теперь уж ясно стало: зазывал он в столицу наивных помещиков, заставлял дешёво продавать имения, покупая невыгодные лавки, а проценты с каждой сделки клал в карман. Хитёр, злыдня!
Но и проситель был не прост, хотя и молод. Пётр Сергеевич хотел не только работу получить, но и отплатить обидчику.
— Отчего ты не воспользовался моим советом? — весело затараторил после рюмки капитан. — Прибыл бы в столицу пораньше, устроился бы в Смольный — для начала простым рабочим…
Пётр Сергеевич вспомнил то предложение, но вспомнил также, почему не принял его: по слухам, в «монастырском институте» кишмя кишели привидения.
Граф рассказал о своих страхах капитану, но тот лишь посмеялся:
— Будешь слушать всё, что люди говорят — пропадёшь! Запомни: верить сейчас никому нельзя…
— Запомню… — зло прищурившись, процедил проситель.
И снова не почувствовал капитан ничего дурного, не заметил ни капли яда в тоне Петра Сергеевича. Ему тогда было не до разговорных тонкостей: салон любви нуждался в пополнении, требовались новые барышни, девицы чистые, ещё никем не пользованные, а дамочки лёгкого поведения, к которым относилась теперь уже и Фросенька, постепенно переводились в категорию малого спроса, с понижением в жаловании.
— Так вы из Смольного девиц желаете набирать?! Полагаете, хоть одна девица добровольно согласится на побег? Нешто такое возможно?
Капитан снова хмыкнул в прокуренные усы.
— Невозможно. Но тем ценней товар. Первые два месяца буду приплачивать, ибо могут появиться неожиданные расходы. Но в положенный срок спрошу по всей строгости! Бежать не надейся, поймаю — задушу!
Сам-то капитан был хлипкого телосложения, но при нём постоянно находились могучие туполобые слуги. Те задушат.
Гиблое место к тому времени славилось уже не столько привидениями, сколько жёсткими порядками, установленными для девиц: с родителями видеться после особого разрешения, питаться впроголодь, изнурять себя учёбой до обморока, а вставать — чуть ли не с петухами! Холод в дортуарах был такой, что в Петропавловской крепости карцеры теплее. Богатым смолянкам жилось чуть легче, благодаря родительским деньгам. Но правила выхода за пределы учреждения были одинаковыми для всех: только парами, только строем, да и то изредка. Для ежедневных прогулок имелся институтский двор, контролировавшийся воспитательницами и прислугой.
В самом начале, сразу после основания заведения, ещё в екатерининские времена, институтки чувствовали себя истинными барышнями, учёными и благородными. Тогда ещё такого воровства не было, воспитатели не грели руки у императорского камелька и не практиковали издевательств. Ибо сами набирались из благородных. Но всё течёт, всё меняется. Шёл 1830-й год. Не благородную, а казарменную жизнь вели теперь институтки. Врочем, как и вся страна.
Единственной отрадой для воспитанниц были регулярные императорские балы, на которые возлагались большие надежды: там можно было найти завидного жениха или покровительницу из числа фрейлин. Но до балов надо было ещё дожить, а в будние дни, особенно ночами, приходилось им несладко…
Домой, в подвальную лачугу, новоиспечённый зазывала шёл бодро, почти вприпрыжку, с непоколебимой верой в собственные силы. Он ведь собирался общаться с неопытными барышнями, на коих магия его голубых глаз должна была подействовать наверняка!
Выкрасившись в брюнета, прилепив жиденькие усики и самому себе сказав пару слов чужим, сиплым голосом, Пётр Сергеевич пошёл на встречу с дамой-распорядительницей.
Затем начались рабочие будни. Работал тайный граф поначалу уборщиком на кухне, затем дворником и истопником. Когда заболевали кучеры, выполнял и их работу: не зря у него в поместье своя личная бричка была! Бричка была, а кучера не было. Пётр Сергеевич любил навещать зазноб в одиночку.
Задание, данное капитаном уже не «будущему», а настоящему, хотя и тайному графу, было непростым, а посему следовало для начала обзавестись помощниками из числа прислуги — союзники в таком деле не помеха. Словом, предстояло выждать некоторое время, хорошенько присмотреться к окружению, проявить наблюдательность.
Глава 18 Есть хочется
Наблюдая за институтками, тайный граф покатывался со смеху. А иногда ему и жаль было девиц. Заведение, о котором так мечтала Фросенька, если и было чем-то знаменито, то не пирожными. Пирожные появлялись там крайне редко, и не для всех предназначались. А бывали дни, когда благородные девицы ложились спать голодными. Неплохо для фигуры!
Наблюдения вести граф мог только днём, а ночью, да ещё и в спаленках девиц, то бишь в дортуарах, последить ему не удавалось. Хотя и страсть как хотелось!
Само собой, следить ему хотелось исключительно за старшими девицами. Хотя и в спальнях младшеньких можно было наблюдать прелюбопытнейшие сцены…
— Есть хочется, — прошептала в темноте «кофейница» Верочка, надеясь, что её никто не услышит.
— Ага! — сказала её ближайшая подруга Шурочка. Она тоже не спала.
Как выяснилось, бодрствовали все девять учениц-«кофейниц». Их форменные платьица были коричневого цвета, потому и звали девочек так странно.
В дортуаре стояло десять коек. Десятую занимала воспитательница. По-французски «бонна». Бонна храпела, из-за чего все были уверены, что она крепко спит.
Яркий лунный свет проникал в помещение свободно, ибо занавеси были отданы в стирку. Пару месяцев назад. И до сих пор не возвратились.
— Ты тоже голодна? — спросила Верочка.
— Ага! Ужас, как хочется есть! — ответила Шурочка, уже не шёпотом. И, конечно же, разбудила воспитательницу. Та заворочалась, вскочила, села на кровати.
— Может, вам ещё кофе в постель подать? — зычно, по-крестьянски, буркнула немолодая, но ещё не очень старая дама. Не только голос её был крестьянским, но и повадки, и грубая кожа на пятках, на локтях — везде. К 1830 году благородный институт успел превратиться в казарму, почти в полном смысле этого слова. Благородных преподавательниц и воспитательниц уже не нанимали, брали тех, кто попроще и подешевле. Институт давно жил казарменной жизнью. Впрочем, как и вся страна.
— Ага! — захихикала Шурочка. — Скорее дайте нам кофе в постель, мы ведь «кофейницы»!
Воспитательница юмора не поняла.
— Что за шутки? Вы, я полагаю, новенькая?
— Ага…
— Не «ага», а «уи, мадам»…
— «Уи, мадам»…
— Уже лучше! Впредь шутить никому не советую! Шутить в этом покое имею право только я, понятно?
— Ага… То есть, «уи, мадам»…
— Вот именно! Вам, милочка, будет особое задание…
Шурочка почувствовала гордость.
— Какое, мадам?
— Вам будет дополнительное задание для тупиц: повторять каждый вечер перед сном «уи, мадам»… Минимум по десять раз, а лучше по двадцать!
— «Уи, мадам»… «уи, мадам»… «уи, мадам»…
Маленькая «кофейница» и в мыслях не имела дразниться, она просто выполняла то, что ей сказали. Но злая бонна вскочила с кровати, подбежала к Шурочке, сорвала с неё одеяло.