Набравшись смелости, я спросила, осторожно подбирая слова, чтобы не обидеть ненароком:
— Почему вы так действуете на людей, милорд? Ваш взгляд, ваш голос — все повергает в панический ужас…
— Ты чувствуешь драконью кровь, человек, — сказал он почти равнодушно. — То же самое ты чувствовала бы, оказавшись рядом с медведем или львом.
— Но… — я кивнула в сторону спящего Дилана, — но почему мы не испытываем то же самое в присутствии вашего брата? Я боюсь его, но не так, как вас… Я боюсь его, как опасного и вспыльчивого человека, а не как дикого… — тут я прикусила язык, чтобы не сболтнуть лишнего.
— …а не как дикого зверя? — закончил фразу милорд Гидеон. — Наверное, потому что Дилан — не зверь. Хоть отец наш и был драконом, Дилан не унаследовал драконьей крови. В нем кровь нашей матери.
— Она была человеком? — осмелилась спросить я.
— К чему такое любопытство? — Гидеон склонил голову к плечу. — Зачем ты все это выспрашиваешь?
— О, простите, — пробормотала я, уставившись на свои руки.
— Виенн? — позвал он лениво. — Так что означает твой интерес?
— Простое любопытство, милорд, — заверила я его, — ничего больше.
— Ты от меня ничего не скрываешь?
Вроде бы небрежный вопрос ударил меня в самое сердце. Я замотала головой и шепотом воскликнула:
— Нет! Нет, милорд! Что бы мне скрывать от вас?!
— Не знаю, — сказал он медленно. — Но хочу верить, что тебе и в самом деле нечего скрывать, и что ты говоришь правду о простом любопытстве. Я ненавижу, когда мне лгут. Поэтому меня взбесило, когда ты начала врать там, в зале. О том, чего нет в Писании.
— Это не было враньем, — быстро сказала я. — Это всего лишь мое умозаключение.
— А еще я ненавижу тайны, — продолжал он, не слушая меня. — Если есть тайны — есть тайные умыслы, а они никогда не бывают добрыми. Я ненавижу трусов, которые готовы пресмыкаться, лишь бы сохранить жизнь. Я ненавижу подхалимов, которые продадутся за кусок хлеба и пару золотых, позабыв о гордости.
Он замолчал, и я некоторое время ждала — не скажет ли что-нибудь еще, а потом произнесла:
— Сколько ненависти в вашей душе, милорд. Как же вам тяжело живется на свете, с такой ненавистью. Мне искренне вас жаль.
— Ты меня жалеешь? — спросил он скептически. — Ты — нищая девчонка из монастыря?
— Я не всегда была такой, милорд, и мне есть, с чем сравнивать. Можете поверить — нищета в сердце всегда страшнее, чем нищета в деньгах. Ведь как говорится в Писании: «блаженные нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».[2] Но про нищих сердцем не сказано ничего.
— Значит, твое богатство — в сердце? — усмехнулся он. — Сколько там золота? Драгоценных камней? А может, ты прячешь там породистых скакунов или клинки из фарандской стали?[3]
— Не мне судить о богатстве моего сердца. Это определят небеса.
Мой ответ его позабавил, я видела, как растянулись в улыбке его губы, обнажив белые, хищные зубы:
— Говоришь, как каноник на проповеди. Даже я проникся. Мать-настоятельница продешевила, продав тебя за пятьсот золотых. Я бы просил тысячу.
— А вы говорите жестокие и страшные вещи. Решили меня перепродать? — сердце мое сжалось от страха, но я постаралась его прогнать. Если на тебя объявили охоту — страх погубит. А то, что на меня начали охоту — теперь не было сомнений.
— Перепродать? — он смерил меня долгим взглядом, от которого у меня перехватило дыхание, а потом его белые зубы снова блеснули в полумраке. — Ну нет. Такое сокровище должно принадлежать только мне. Ты же будешь моей, Виенн?
[1] Цитата из книги Ф.Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».
[2] Еванг. от Матф., 5:3
[3] Имеется в виду булат
12. Крик в темноте
В этот момент я начала понимать, чем могла заинтересовать дракона. Его окружали страх, покорность и подобострастие. Даже родной брат не осмеливался спорить с ним, не говоря о конкубинах. Я не была дурочкой и прекрасно поняла, зачем Ингунда пришла в спальню. Нет, вино совсем ни при чем. Она явилась разузнать, что происходит. Оценить — опасна ли я как соперница. Она была тиха и покорна, но смотрела цепким взглядом, словно примеряясь — надо ли впиться в меня зубами и когтями, или я окажусь развлечением на пару ночей и не стою внимания. Я уже наблюдала такие взгляды — после смерти моей матери отец тоже заводил конкубин. Иногда — двух одновременно. И мой брат не отказывал себе в удовольствии. Я не знала, что именно старшая конкубина испытывала к дракону, но сильно сомневалась, что это можно было любовью. Когда любят — не смотрят так злобно. Ревность от любви — не то что ревность от чувства собственности. И если я догадывалась об этом, то, возможно, и для дракона это не было тайной.