Если его догадки верны — на носу массовый отказ от работы. И неважно, что работы теперь по горло, восстанавливать цех, ту же котельную, если «черные» сыграют на зековских страхах — бунт неминуем.
Вопрос лишь в том, будет Крапчатый это делать, или нет. С одной стороны, он здесь прижился, заключив с администрацией подобие джентльменского соглашения. Но что у него на уме — ведомо лишь ему самому.
У Лакшина было время убедиться в предсказуемости вора, но, эта предсказуемость была слишком подозрительной, напускной. Словно проанализировав его, оперативного работника, Крапчатый где выяснил на примерах, а где и высчитал, стиль реакций кума. И, пользуясь этим знанием, специально подсовывал такие решения, которые не заставили бы Игната Федоровича усомниться в ригидности воровской политики и, следовательно, предсказуемости.
Майор и здесь принимал навязанные правила, с некоторой тревогой ожидая непрогнозируемого взбрыка Крапчатого. Хорошо, если в ближайшие дни его не будет.
А если он таки случится? Что это будет? «Разморозка»? Тихое превращение лагеря в «черный»? Или еще что похуже? Но на данный момент этому не было никаких прямых доказательств и Лапша уже сидел в кабинете лейтенанта Симонова, начальника первого отряда, слушая доклад осужденного Осечкина, завхоза первого отряда.
— …подъем, а он лежит. Володя всегда спать любил, ну я и давал, сколько можно.
Да и воскресенье сегодня. Газет быть вроде не должно…
— Короче. — Проронил Симон.
— Я к нему подхожу, трясу, а он как деревянный, даже не мычит. Он всегда мычал…
— Короче. — Устало вздохнул отрядник. Он знал, что Осечкин все одно выдаст все разнообразнейшие подробности, и призывал зека к лаконичности лишь из-за какого-то устоявшегося ритуала.
— Я одеяло откинул… Он с головой укрывшись всегда спал, от комаров так спасался. Вот, откинул и вижу — глаза у него открыты и неживые. А на груди — крестик. Большой такой, неровный. И лежит несимметрично.
Я его ногтем хотел отколупнуть, а он только чуть вверх подался. А под ним — лезвие. Но его я потом увидел.
А как понял, что Володя мертвый — сразу на вахту, к Семенову.
— Майору… — Автоматически поправил Симонов.
— Ну, да! Майору Семенову! — Радостно улыбнулся завхоз, словно ему каждый день приходилось вытаскивать стилеты из сердец первоотрядников.
— Кто это мог сделать? — Игнат Федорович понимал, что вряд ли услышит толковый ответ, но поинтересоваться этим следовало непременно.
— Да, кто угодно! — Воскликнул зек, разводя руками. — Тут после взрыва-то этого такое началось! Не разбери-пойми! Все шастают туда-сюда. Не уследишь. Изо всех отрядов, почитай, к нам наведывались.
— Так. — Закивал Игнат Федорович. — У тебя в отряде полно чужаков, а ты сидишь в своем козлятнике и носа не кажешь?! Правильно?
— Нет, я выходил, говорил, давайте, мол, уматывайте. Они и уходили. А через минуту-другую — опять тут…
Лакшин едва сдержал гневный возглас. Осечкина он сам ставил завхозом. Причин этому было две. Осужденный Осечкин Павел Фомич являлся ценным стукачом, поскольку был зашифрованным пидором. Второй причиной послужило то, что по его собственной глупости из зашифрованных его собирались сделать настоящим. Лакшину удалось это предотвратить, и ныне он пожинал плоды нежелания портить статистику.
— С кем вчера общался Братеев, ты хоть можешь сказать? — Спросил майор и ободряюще улыбнулся.
— Да, ни с кем, по-моему… Пришел, книжку почитал, в пэвээрке пописал — и все.
— Что он писал? — Сухо осведомился оперативник.
— Да вот… — Симонов протянул куму стопку из нескольких тетрадок. До сей поры Лапшу не интересовали графоманские изыскания зеков, разве что если он узнавал, что с их помощью пытались переправить на волю какие-то ценные, и для ментов и для уголовников, сведения. Поэтому Игнат Федорович заниматься творчеством не запрещал, но покинуть стены монастыря писанина могла лишь вместе с осужденным, который переставал таковым являться.
Почерк у мертвого писателя оказался бисерным, аккуратным, но совершенно нечитаемым. Попытавшись разобрать несколько строчек в наугад раскрытом месте рукописи, Лакшин вскоре сдался и попросил у лейтенанта лупу. Владимир Олегович, наверное, экономил бумагу, или таким способом пытался не потерять нить повествования, имея возможность не переворачивая страниц сразу иметь под рукой большой объем предыдущего текста.
Получив громадную филателистическую лупу в белой пластмассовой оправе, с удобной изогнутой ручкой, оперативник не стал тратить время на вникание в сюжет, а сразу раскрыл последнюю исписанную страницу.