Вскоре их семья окончательно разорилась, из–за долгов, которые не возвращались, отвернулись последние друзья отца. А спустя еще некоторое время отец продал дом. После этого они почти год скитались по грязным, дешевым гостиницам. Пока вдруг отец не решил от него избавиться. Нет, не бросить его на улице, хотя Дарлан уже побаивался, что это может произойти. Отец лишь купил места на корабль, следующий в город Джарамаль. В город, что стоял у Закатных гор, рядом с Монетным двором. Там отец узнал, как отдать сына в орден. В мастера обычно набирали сирот, однако существовала еще и какая–та древняя традиция, следуя которой братство выкупало несколько неугодных детей у их отцов и матерей. Плата за это полагалась щедрая. Дарлан видел ужасающую очередь из желающих. Кто–то таким образом избавлялся от лишнего рта, кто–то от бастарда. Но магистры останавливались только на двух–трех девочках или мальчиках. Судьба других детей была пугающе неизвестной. Его отцу повезло. Или это повезло Дарлану?
— Прости меня, сынок, — пробормотал отец, пунцовый и опухший от выпитого, когда они стояли у закрытых ворот крепости монетчиков. Некогда красивый мужчина осунулся, его зубы почернели от дурь–порошка, а отросшая как у отшельника борода свалялась в колтуны. — Прости, если мне вообще есть прощение. — Он встал на колени, стараясь не встречаться глазами с Дарланом. — Боги, я не могу справиться, нет сил, Дарлан, пойми. Когда я вижу тебя, я вижу ее. От этого еще хуже. Я бы давно убил себя, но не могу. Не могу, хоть и хочу. Паршиво. Проклятая горячка. Прости, что я смотрел на тебя так, что тебя будто нет. Я боялся видеть ее, сойти с ума, а теперь я стал… Я уже не человек, я даже не знаю кто я! Червь? Животное? И назад уже не вернуться, сынок, я не смогу взять себя в руки. Я это чувствую.
— Ты даже не пробовал, — прошептал Дарлан, хотя ему хотелось крикнуть, чтобы эхо унесло его звонкий голос в горы.
— Может быть. Но уже поздно, сынок, слишком поздно. — Руки отца дрожали. Но не от волнения, уже два дня он был без порошка. — Прости меня, прости… Уничтожая свою жизнь, я забыл про твою. Но теперь я все исправил! Ты не будешь в беде, не будешь страдать от голода. Ты избавишься от такого отца, как я. Ты станешь мастером монетного двора, настоящим героем, человеком, не то, что я.
— Если я не хочу? Если мне нужно, чтобы мы жили как раньше, что бы ты был таким, как раньше, папа?
— Я тоже мечтаю об этом, — еле слышно произнес отец.
Через минуту открылись ворота, еще через минуту отец получил деньги и скрылся в дали, ни разу не обернувшись. А Дарлан сжимал в руках мешок с вещами, остатки своей прошлой жизни, часть ушедшего в прошлое родного дома.
Сайен провел их через большой двор к замку. Кроме лысых мастеров здесь было много слуг, которые сновали туда–сюда, словно трудолюбивые муравьи. Мимо их колоны прогнали несколько свиней, радующих нос своим запахом. Дарлан приметил тут и большой амбар, где, скорее всего, хранилось зерно. Монетный двор обеспечивался всем необходимым. Здоровенные ворота крепости были распахнуты настежь, словно приглашали войти внутрь, но Дарлан почувствовал дрожь в коленках, будто это были не двери в замок, а огромный рот чудовища. Проглотит, моргнуть не успеешь. К воротам ним вели массивные ступени, чьи края за долгие века стесали ноги местных обитателей. Шагая по ним, Дарлан молился Аэстас, сам не ведая о чем. Но богиня не отвечала, как всегда.