Когда он, немного смущаясь, появился перед Шепе Нойоном и Касаром, они раскрыли рты и не могли поверить собственным глазам. Мягкий белый шелковый халат чудесно подчеркивал красоту его фигуры, а тонкую талию опоясывал красивый серебряный с бирюзой пояс. На загорелой шее висело тяжелое ожерелье, а на голых сильных руках позвякивали тяжелые браслеты. Из-под длинной верхней одежды выглядывали кончики разукрашенных синих сандалий. Рыжие волосы пушистой массой рассыпались по плечам и сверкали, как настоящее солнце при закате дня. От него приятно и остро пахло благовониями.
Наконец Касар перевел дыхание и закричал:
— Из моего батыра сделали бабу!
Но Шепе Нойон уважительно обошел Темуджина, любуясь им.
— Я не верю собственным глазам, — мурлыкал он, а потом начал громко принюхиваться. — Розы утреннего сада, еще покрытые росой! О, это все как раз для меня!
Темуджин чувствовал себя глупцом и что-то хмуро ворчал. Но все-таки он гордился собой и думал, что теперь перед ним не устоит ни одна женщина! Он коснулся рукой бирюзы на поясе и усмехнулся.
— Ты будешь краше любого мужчины в этом глупом дворце! — воскликнул Шепе. — Думаю, что хан не позволит, чтобы какая-нибудь женщина увидела тебя.
Темуджин продолжал красоваться, а бедняга Касар угрюмо глазел на него, потеряв дар речи. Он был уверен, что его брат теперь окончательно пропал. Темуджину все его страдания казались забавными, и он сделал грубый мужской вульгарный жест:
— Не волнуйся так, Касар! Могу тебя уверить, что я все еще мужчина!
Шепе визгливо расхохотался, и тут даже слуги заулыбались. Касар осторожно поднял край халата Темуджина и, когда увидел под ним голые ноги, просто завыл от горя. Темуджин завалился на диван и хохотал до тех пор, пока у него из глаз не начали ручьем литься слезы. Шепе Нойон в конвульсиях катался по полу.
Посмеиваясь, Темуджин шел по длинным коридорам за ведущим его в зал к Тогрул-хану евнухом. Евнухи, стоящие в карауле, взглядами выражали ему свое восхищение, но его громкий вульгарный смех вызывал в них возмущение. Наконец евнух раздвинул тяжелые алые драпировки, и Темуджин вошел в красивую белую комнату своего названого отца.
Солнце уже село, воздух сильно похолодел, поэтому во всех углах комнаты стояли горящие жаровни. Серебряные и хрустальные лампы на столиках испускали неяркий мягкий свет. Низкие диваны окружали полукругом центр комнаты. На диванах сидели Тогрул-хан, Талиф и его любимая жена. Та самая женщина из носилок с алыми занавесками. Там еще были Азара и старик в простой, белой с алым, одежде. Перед ними стояли низкие столики, покрытые чистейшими белыми скатертями, на них были чудесные, украшенные эмалью персидские блюда, китайские серебряные тарелки, золотые чаши, заполненные финиками, фигами, яблоками и грушами.
За Темуджином опустились алые драпировки, он уже не смеялся, его глаза быстро оглядели все вокруг, он увидел Азару. Только она одна не взглянула на Темуджина и даже слегка отвернула от него голову.
Тогрул-хан был поражен, но продолжал улыбаться.
— О! Мой сын, приветствую тебя в доме твоего отца!
Он протянул Темуджину «птичью лапку», тот сделал шаг вперед, взял старую руку своей сильной рукой, преклонил колена и коснулся головой ноги хана.
— Я бы тебя не узнал, — с восхищением заметил Тогрул-хан. — Как сильно могут изменить человека белый шелк и немного благовоний… Встань и позволь мне полюбоваться тобой.
Темуджин поднялся с колен. Азара медленно повернула голову и взглянула на него. Они смотрели друг на друга, очарованные, заколдованные и очень грустные. Темуджин подумал про себя: «Я даже не подозревал, как же сильно я ее люблю! Для меня в мире не существует других женщин! Но отчего она так грустна? От переживаний ее губы бледны, и тени легли под глазами».
Тогрул-хан приказал, чтобы названый сын сел рядом с ним, Темуджин повиновался. Теперь он наконец обратил внимание на остальных присутствующих. Талиф был настоящей картинкой изысканной персидской элегантности. На нем был не очень длинный вышитый кафтан из красного шелка с высоким воротником. Он его плотно облегал и везде, где только можно, был украшен драгоценными камнями. Кафтан доходил ему до колен. Под кафтаном были у него шаровары из бледно-желтого шелка, заправленные в узкие сапожки из красной кожи. Голову Талифа украшал высокий, искусно задрапированный тюрбан из желтого шелка, украшенный огромным белым пушистым пером. От взгляда на его руки темнело в глазах — ослеплял блеск множества красивых колец. Талифу очень шел тюрбан, и его лицо, темное и тонкое, казалось еще более утонченным и хитрым. Он весело и по-дружески улыбался Темуджину и молча поднял чашу с вином, приветствуя его.