Мир был восстановлен, и все стали счастливы.
Темуджин и Талиф выехали на открытую площадку, где три веселых слона, огромные и серые, подбадриваемые хозяйским кнутом, демонстрировали некоторые трюки. За представлением следило множество ребятишек. Их родители не щедро кидали монетки хозяевам слонов. Те ловили их в воздухе, ни на миг не прерывая представления. Слоны заученно делали свои трюки, маленькие глазки животных выражали скуку и даже насмешку. На огромных головах были прикреплены крохотные шапочки с колокольчиками. Темуджину очень понравились слоны, и он покачивался от хохота на своем высоком «насесте». Однако причина была не в их трюках — просто слоны напоминали ему толстых неуклюжих женщин.
Позади башен, минаретов, куполов, пальм и плоских белых крыш города на западе алело небо. Солнце превратилось в огромный алый шар, оно медленно опускалось за горизонт. Темуджин купил серебряное ожерелье и браслеты для Борте, шерстяной плащ — для матери и китайский манускрипт — для Кюрелена. Талиф оплатил покупки.
— Это — пузыри! — решил Темуджин, но внимательно следил за слугой, который рассчитывался этими «пузырями».
Он устал от шума, криков, но все еще с интересом разглядывал незнакомые лица.
Когда прогулка по городу закончилась, Талиф спросил Темуджина, что больше всего поразило его на этом пересечении дорог мира. Тот подумал, а потом ответил:
— Невыразительные лица людей.
Талиф был удивлен и потребовал разъяснений.
— В пустынях, — начал Темуджин, — каждый человек обладает душой, она проглядывает в его глазах и чувствуется в его голосе. У каждого из нас есть свое лицо. А в городах каждый человек говорит голосом соседа и видит мир его глазами. В людях отсутствует сила, а мужчины здесь не воины…
— Возможно, в городах люди не любят воинов, — заметил Талиф.
Темуджин пожал плечами:
— Это потому что они им завидуют. Только воину известно все богатство и разнообразие жизни. У горожан должны быть необычные развлечения и пороки, чтобы скрасить серое существование.
Следующие его слова заставили Талифа сильно задуматься:
— Города легко покорять, потому что там ничего не стоят люди, и им нечего защищать, — кинул равнодушно Темуджин, которому было неинтересно продолжать беседу, он уже думал о том, как ночью снова увидит Азару…
Глава 21
Горячая белая луна проникла в помещение сквозь частую решетку окон и отражалась на темном полу кружочками, звездочками, овалами и полумесяцами. За закрытыми дверями расхаживали караульные. Но внутри царила тишина и страсть. Влюбленные обо всем позабыли и ощущали только присутствие друг друга, но по мере того, как гасла луна, Темуджин начал пробуждаться к существующей реальности.
— Любовь моя, — шепнул он, — уже близок рассвет, и я должен тебя покинуть. Но прежде выслушай меня. Тебе, как и мне, известно, что мы находимся в опасности. Сегодня я снова приду к тебе, но на рассвете ты уедешь со мной. Мы отправимся в степи, и мой народ будет тебя приветствовать, как великую ханшу. Мои воины будут готовы, — продолжал Темуджин, — и у нас самые быстрые кони на свете. До того как во дворце поднимут тревогу и начнут тебя искать, мы уже будем далеко.
Лицо Азары стало совсем бледным и, собравшись с силами, она прошептала:
— Темуджин, у нас еще осталось пять ночей. Давай наслаждаться отпущенным нам временем.
— А потом? — нахмурился он.
Девушка промолчала и уронила голову на грудь.
— И затем ты станешь женой калифа Бухары? — начал злиться Темуджин.
— Нет, нет! Я никогда не стану женой другого мужчины, кроме тебя!
— Значит, через пять дней ты отправишься вместе со мной?
Девушка подняла голову и страстно на него взглянула.
— Помни только одно: во здравии или в смерти, я всегда останусь с тобой, — Азара дрожала, улыбка ее была очень грустной, — я могу принести тебе смерть или муки. Мой отец меня никогда не простит — он слишком боится калифа и будет преследовать меня и тебя, где бы мы ни попытались спрятаться. Если ты меня любишь, то станешь наслаждаться оставшимися нам ночами, а затем попытаешься забыть меня.
Темуджин слушал девушку, и лицо у него чернело от ярости, он с силой схватил ее за запястье.
— Ты — развратная женщина! Я тебе уже надоел?
Она смотрела с такой мукой, что ему стало стыдно.
— Если я принесу тебе и твоему народу горе, я не смогу никогда радоваться жизни.