— Надо было бы тебе пораньше вернуться, — мрачно заявил он, — но теперь тебе ничто не поможет.
Темуджин побледнел, у него гневно раздувались ноздри. Он подошел к матери и коснулся ее плеча, но она даже не взглянула на сына. Она умоляюще глядела на брата, лежащего без сознания, и ничего не замечала. Сын потряс ее за плечи, сначала осторожно, а потом со всей силой, но мать ничего не видела и не слышала. Темуджин резко повернулся к шаману, который ехидно улыбался.
— Что случилось? Где моя жена? И где остальные?
Его друзья столпились на пороге юрты, пытаясь заглянуть внутрь.
Кокчу усмехался, не скрывая своей ненависти.
— На второй день после твоего отъезда сюда пожаловали меркиты, варвары из белых замерзших земель. Наши воины пытались защитить орду. Всех перебили, кроме шести человек, а эти шестеро удрали, спасая свои жизни. Среди них был и Бельгютей. Меркиты забрали с собой множество женщин и детей. — Шаман помолчал, и его глаза стали еще злее. — Они ворвались в юрту твоей жены Борте и захватили ее. Кюрелен пытался им помешать, один из меркитов пронзил его плечо пикой и оставил его умирать. Я молил, чтобы они не трогали Борте, но они смеялись надо мной, говоря, что они из одного клана с твоей матерью, которую твой отец украл у ее мужа. Они также сказали, что Борте станет рабыней у родственника первого мужа твоей матери, что так они отомстят за прежнюю обиду. Они забрали с собой наши стада и мать Бельгютея.
Пока шаман говорил, Темуджин стал таким белым, что казалось, будто в его теле совсем не осталось крови.
Темуджин не мог прийти в себя. Он опустил голову, его лицо было белее снега. Он не двигался и, кажется, не слышал, как Шепе Нойон, Субодай и Джамуха, громко закричав от отчаяния, выскочили из юрты и побежали к своим юртам, безуспешно пытаясь отыскать матерей и сестер. В душной юрте не переставая выли бедные женщины и малые дети. Шаман внимательно следил за Темуджином и ехидно усмехался. Его радовали беды народа, поскольку они ранили Темуджина.
«О чем ты сейчас думаешь, самонадеянный мечтатель? — ехидно спрашивал себя шаман. — Хвастун, ты слишком много на себя взял и получил по заслугам! Ты представил себя Ханом Ханов! Я счастлив, что вижу твое смятение и то, как тебя унизили! Ты не привез с собой ни одного воина от Тогрул-хана. У тебя не осталось никого, кроме воющих женщин, их сопливых выродков и твоих голодных, нищих друзей. Куда ты теперь отправишься, дикая собака? Все готовы расправиться с тобой, и еще до ночи твое тело станет едой хищников!»
Казалось, что Темуджин прочитал эти страшные мысли, он медленно поднял голову и уставился страшным взором на шамана. Тот невольно испугался и в страхе облизал губы, будто перед ним предстал дикий зверь, выскочивший на него из засады. Когда Темуджин заговорил, голос его оставался спокойным:
— Кокчу, ты пока еще жив…
Шаман задрожал и с трудом промолвил:
— Я же не воин. Я всего лишь священник.
У Темуджина искривились губы.
— Да, да, ты прав. Когда умирают хорошие люди, священники остаются жить.
Кокчу попятился, снова облизал губы, но не смог ничего проговорить.
Кюрелен слегка повернул голову и слабым голосом застонал. Темуджин склонился к дяде и коснулся ладонью его лба. Его поразило, насколько горячим был лоб и текущий по нему пот. Только сейчас Оэлун осознала, что рядом с ней стоит сын, и посмотрела на него запавшими глазами. Она хрипло вскрикнула и разразилась рыданиями, прислонилась головой к его ноге и наконец смогла полностью отдаться отчаянию. Длинные черные волосы закрыли ее лицо.
Темуджин уставился на сморщившееся лицо Кюрелена.
— Кюрелен! — громко позвал он дядю. — Кюрелен, это я — Темуджин! Я пришел, чтобы отомстить за тебя и за всех нас!
Кюрелен снова зашевелился, будто откуда-то издалека он услышал настойчивый призыв Темуджина и попытался на него ответить. Касар встал на колени рядом с матерью, прижал ее голову к своей груди и молча неловко попытался ее приласкать и успокоить. Ее крики и рыдания разрывали душу. Темуджин не сводил взгляда с дяди, и по его воле тот начал сопротивляться поглощавшей его темноте и медленно попытался всплыть из небытия.
Опухшие веки задрожали, пошевелились потрескавшиеся губы, а затем веки медленно поднялись, и застланные предсмертной пеленой глаза обратились к Темуджину. Кюрелен улыбнулся и попытался поднять здоровую руку, повязка на другом плече была покрыта бурыми пятнами крови.