С самого начала выставки его бюро на шоссе д’Антен стало центром, где собирались прибывавшие ежедневно из Америки финансовые тузы.
В этот вечер, в середине июля, когда выставка была в полном разгаре, в особняке на Курсельском бульваре был назначен бал-монстр со всеми его прелестями: обедом, танцами, котильоном, концертом, ужином и так далее.
Мадам Террье, парижанка, наполовину обамериканившаяся благодаря частым контактам с миром янки, принимала приглашенных, в то время как ее супруг прогуливался взад и вперед в своем чудесном саду рука об руку с одним из друзей.
— Да, дорогой Гастон, это настоящая жемчужина! — говорил банкир. — Двадцать лет… Единственная дочь… Мало сказать — красивая… Чудной, восхитительной красоты… Удивительно сложена… Все формы точно высечены из мрамора… Можешь положиться на мой вкус!
— Оставим в стороне ее пластические достоинства. А есть ли другие, более важные?
— Черт возьми! За ней тридцать… а быть может, и сто пятьдесят миллионов!.. Самых настоящих. У них открыт кредит на двадцать миллионов во французском банке, на пятнадцать у Ротшильда, на восемь в лионском кредите. А у тебя?
— Всего на пять миллионов: карманные деньги. Кто ее родители?
— Мать — тип заурядной, мелкой, безобидной буржуазки. Отец похож на рабочего, одетого по-праздничному… Простоватые добряки… Сентиментальны до смешного… Вообрази, они поручили мне купить для них домик на Монмартре, улица Лепик, против Мулен-де-ла-Галет…
— Что-то уродливо странное! И у этих чудаков сто пятьдесят миллионов?
— Как видишь… Что ж, согласен ты жениться?
— Увы, ничего более не остается.
— Ты не забудешь, конечно мои труды?
— Ты можешь еще сомневаться! Ведь мы старые друзья и притом, что еще важнее, сообщники.
— All right! Как говорит твой будущий тесть, — улыбнулся банкир. — Мне остается лишь представить тебя невесте и ее родителям.
Они вошли в салон. Банкир окинул комнату быстрым взглядом и повел своего друга к небольшой группе, сидевшей в стороне от других гостей. Это были две женщины и немодно одетый мужчина.
Банкир церемонно поклонился.
— Дорогой господин Дэрош, — сказал он, — позвольте мне представить вам моего друга кавалерийского полковника графа Гастона де Шамбержо… Дорогой граф, честь имею представить вам господина Дэроша, эсквайра.
С этими словами он еще раз поклонился и быстро отошел, чтобы исполнять обязанности хозяина.
Полковник непринужденно и вместе с тем почтительно раскланялся с г-жой Дэрош и Элизой и протянул руку Дэрошу, которую тот, по американскому обычаю, потряс до боли в плече.
На лице Дэроша играл приветливая и веселая улыбка, но от взгляда Элизы, полного до черней любви, не скрылось, что на лбу отца появилась по перечная складка и лицо его побледнело, как это бывало с ним во время приступов сильного гнева.
Полковник, видевший его впервые, ничего, конечно, не подозревал.
Он постарался завязать разговор на тему, интересную для его нового знакомого.
— Мой друг Террье, — начал он, — говорил мне как-то, что вы занимаетесь разведением лошадей en grand в юго-восточных прериях.
— Да, сударь, у меня на пастбищах около десяти тысяч лошадей.
— Я всю жизнь по склонности и долгу службы очень интересовался разными породами лошадей. Я был бы вам очень обязан, если бы вы дали мне некоторые сведения относительно прерийских мустангов.
— Готов к вашим услугам. Очень рад, что могу вам быть полезным.
Пока они занимались таким образом переливанием из пустого в порожнее, Элиза и ее мать, особенно Элиза, внимательно разглядывали нового знакомого, который сильно выделялся среди окружающих мужчин мужественной красотой и элегантностью манер.
Опытные во флирте и питающие большую слабость к представителям французской знати, американские мисс начинали не в шутку завидовать Элизе, на которую полковник время от времени бросал восхищенные взгляды.
Он действительно был очень хорош, этот охотник за приданым, который ловко скрывал волчью жадность и преступную испорченность под обольстительной и обаятельной наружностью светского льва.
Трудно было бы определить его возраст: судя по свежести лица и по бодрой, почти юношеской выправке, ему нельзя было дать больше тридцати лет, а между тем в таком чине, если только последний не был вымышленным, мог быть лишь человек на склоне лет.
Он был высок, хорошо сложен, обладал недюжинной физической силой, и на лице его не было ни одной морщинки. Излишества и оргии прошли для него совершенно безнаказанно: волосы сохранили цвет и густоту, зубы поражали белизной, а темно-синие, почти черные глаза блестели как у двадцатилетнего юноши.