Но, похоже, все было с точностью до наоборот — после революции (в двадцатых годах) вера русских христиан в скорый конец света стала постепенно сходить на нет (причем как раз в период антицерковных репрессий).
Распространенность «свидетельств» о различных знамениях Божественной милости в самые тяжелые для «церковных людей» годы является знаком определенных изменений в их миросозерцании. В прихрамовой среде укрепляется убеждение, что Господь «отодвинул» Страшный Суд и есть надежда на спасение мира ради пролившейся крови мучеников. Верующие постепенно расстаются с ощущением страха перед развращенным и приближающимся к концу миром. Неуверенность и религиозное напряжение первого десятилетия ХХ века сменяются твердостью и спокойствием, радостным ожиданием «мученического венца»297.
Свидетельствами в данном случае стали обновления икон (1924). Довольно бледно по сравнению со свидетельствами начала Апокалипсиса — двумя проигранными войнами (в том числе и предсказанной — мировой) и революцией, сокрушившей весь уклад русской жизни. Но жить в постоянном ужасе невыносимо; так хочется верить, что эта мука скоро закончится.
Свидетельства (знамения) играют важнейшую роль в сюжете светопреставления. Хотя церковь и утверждает, что конец света наступит внезапно298, все мы прекрасно знаем, что его должен предварять целый ряд глобальных катаклизмов планетарного масштаба. Знаем в том числе и из бесконечной серии «фильмов-катастроф», создатели которых нещадно эксплуатируют универсальный архетип светопреставления. И они-то знают, как делать это «правильно». Также нельзя не заметить, что природные катастрофы, пандемии и социальные потрясения нередко сами формируют то тревожное состояние национального духа, которое можно определить как предчувствие конца света, или (в терминологии Элиаде), как «апокалиптический симптом».
В христианской традиции представление о конце света неразрывно связано с образом Антихриста. Если легенда об Агасфере («Вечный Жид ходит по земле») говорит: «до конца света еще далеко», то легенда об Антихристе («Антихрист пришел на землю») говорит как раз обратное: «светопреставление уже совсем близко». Не случайно раскольники считали истинным Антихристом Никона — для них он действительно подготовил и сотворил настоящий конец света. В этом смысле и Ленин был Антихристом для российских христиан299. Но нам сейчас более интересен не «прицерковный круг» мучеников, а совсем другая, «молодая» часть народа — те, кто пошел за новоявленными вождями, чтобы рушить до основания весь старый мир. Для них светопреставление только начиналось.
Для христиан конец света знаменуется вторым пришествием бога. Если смерть Агасфера и воцарение Антихриста — кульминация светопреставления, то возвращение бога — это завершающая развязка, венчающая собой всю историю мира и человечества. Бог помыслил и сотворил все — и космос, и человека; его новое (второе) пришествие к людям должно реактуализировать эту космогоническую ситуацию. Он для того и возвращается, чтобы вновь сотворить мир — но на этот раз уже совершенно идеальный, безупречный во всех отношениях. Именно об этом говорит Иоанн Богослов в своих «Откровениях»: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали». Таким образом, мы можем ожидать, что в описании российского конца света встретим и живого бога. В «Чевенгуре» его пристанищем стала слобода Петропавловка300.
Этот человек считал себя богом и все знал. По своему убеждению он бросил пахоту и питался непосредственно почвой… Думали, что он умрет, но он жил и перед всеми ковырял глину, застрявшую в зубах. За это его немного почитали301.
Бог уходил, не выбирая дороги, — без шапки, в одном пиджаке и босой; пищей его была глина, а надеждой — мечта302.
Я расту из одной глины своей души. — Поэтому ты есть бог? — спросил Дванов. Бог печально смотрел на него, как на не верующего в факт. Дванов заключил, что этот бог умен, только живет наоборот; но русский — это человек двухстороннего действия: он может жить и так и обратно и в обоих случаях остается цел303.
Странствующего бога (представляющего, что характерно, не Христа, но бога-отца, создателя вселенной) мы встречаем и в бедняцкой хронике «Впрок»: «Он оказался кочегаром-летуном астраханской электростанции, тронувшимся в путь в виде бога-отца для проповеди святой коллективной жизни… В нем жила душа кочегара и пролетария, жила и думала: кулак или другой буржуй не сумел бы стать богом — он, невежда, не знает электротехники»304. И хотя «свет господень» гаснет, когда ослабевают зажимы на батарее, хотя этот бог явный самозванец — это уже не важно. Здесь имеет значение не он сам, но народная реакция на него — «поп и бабы ему иже херуим хором поют»305. В наше время человек, рискнувший назвать себя богом, немедленно будет отправлен на принудительное лечение. Но мы ведь и не ждем бога, не ждем конца света. А платоновские крестьяне ждали. «У входа в храм лежал ниц поп, и так же повалены были все те, кто раньше ходил под богом. В стороне стояла группа комсомольцев, трактористов и молодых слобожан, они бесстрашно улыбались накануне светопреставления»306.