– Пойдемте погуляем?
– Хорошо.
– У меня есть неплохая идея. Давайте будем друзьями.
– Давайте.
– Обещайте мне, что будете всегда корректны.
– Я обещаю.
– Я буду вас всегда называть mon petit, Малыш. Она уже распоряжается.
– А я буду говорить вам «ты».
– О, какой нахал!
– Ты сердишься?
– Вы не смеете меня называть на «ты». Только если я разрешу.
– Так мы хорошие друзья или нет?
В конце аллеи она вдруг берет меня под руку.
– Жорж, видишь вон там старую женщину?
– Что-что?
Она на мгновенье задумывается.
– Вы же хотите, чтобы мы были на «ты»?
Теперь она настроена примирительно. Берет мою руку и улыбается мне в лицо, склонив голову.
Мимо нас проходят два студента. Один из них толкает приятеля локтем:
– Шикарная стерва! Как тут реагировать? Я оборачиваюсь к ним.
Один из студентов кричит мне:
– Поздравляю, дружище! Je t'en félicite! Ne fâches pas, hein? Ты ведь не сердишься, a?
Шестнадцатая глава
Анн-Клер обнимала относительную рубашку.
Вчера ночью я в полной тайне постирал ее. После стирки я как мог расправил ее, повесив для просушки, чтобы она не высохла измятой, так как гладить невозможно. Я чувствую, что я потерянный человек. Джентльмен ты либо представитель богемы, но ночью стирать рубашки нельзя, это наводит на мысль о мелкобуржуазных замашках.
После полудня Анн-Клер и я приходим в сад одновременно.
Она уже издали машет мне своей сумкой.
– Servus!
Да, она здоровается по-венгерски. Я научил ее вчера.
– Давай не будем садиться. Лучше немного погуляем.
– Могу я взять тебя под руку?
– Подожди, лучше я сама возьму тебя под руку. Она чуть ли не полностью опирается на меня, я почти ощущаю тепло ее тела.
– Monpti, ты не умеешь ходить под руку с женщиной. Не делай такие большие шаги. Ха-ха!.. Мне сейчас кое-что пришло в голову, но тебе я не скажу, Monpti. Потом, когда мы получше подружимся.
– Ты очаровательна.
– Нет, правда, мы всегда будем хорошими друзьями? Поклянись, что всегда будешь милым со мной и никогда вульгарным.
– Клянусь.
– Только тогда я смогу говорить тебе «ты». Я еще ни с кем не была на «ты». Что ты мне хотел сказать на ухо? Перед этим, возле дерева, ты сказал, что хочешь мне что-то сказать по секрету…
– Теперь уже нельзя.
– Почему? Нет, ты скажешь сейчас же. Я очень любопытна!
– Я только хотел сказать, что ты очень красива и нравишься мне.
– Погоди, я покажу тебе одну фотографию. Сядем на минутку.
Из сумочки она достает небольшой снимок.
– Это я.
Лицо почти не узнать. Я прошу подарить мне фото. Нет, оно плохое. В следующий раз она принесет получше.
– Дай мне твою сумку, Анн-Клер.
– Для чего?
– Хочу посмотреть, что внутри. Меня интересует содержимое, по нему можно определить характер владелицы. Как в зеркале.
– Внутри вещи для тебя совсем неинтересные.
– Обещаю: если внутри будет что-либо, что я не должен видеть, я не буду смотреть.
– Мне это не нравится.
– Даю тебе слово.
Но она не расстается с сумкой, даже прячет ее.
– Ты, вероятно, обычно имела дело с людьми, для которых честное слово ничего не значит. Французы, возможно…
– Перестань, это некрасиво с твоей стороны. Вот тебе сумка.
– Спасибо. Теперь она мне не нужна.
– Нет, ты сейчас же возьмешь ее и посмотришь, иначе я рассержусь.
Я беру сумку, раскрываю ее, заглядываю вовнутрь и снова закрываю ее.
– Пожалуйста.
– Отчего ты не смотришь?
– Я посмотрел. Мне было любопытно, какую губную помаду ты употребляешь. «Коти»? Неплохо. Дамы моего круга пользуются чаще всего «Убиганом».
Она с улыбкой глядит на меня.
– Да, это так, – говорю я.
Анн-Клер лишь улыбается и склоняется ко мне совсем близко.
– Ты только так говоришь мне это.
Ее неожиданная близость смущает меня, мой голос изменяет мне.
Она открывает сумку и выкладывает:
– Видишь, милый, вот здесь кисточка для пудры, это пудра, розовая охра… Вот карандаш, а это помада, это календарь, вот письмо от моей подруги Луизы – красивая девушка, ей двадцать лет. Это песенка. А это стихи.
Я тянусь за стихами. Нервным жестом она опережает меня и протягивает их мне.
Я читаю стихи. Эти небольшие поэтические строчки очень милы, только их нельзя переводить, они сразу становятся глупыми и сентиментальными. Но они мне нравятся, потому что я чужеземец и с французскими любовными терминами встречался только под строгим попечением грамматики, например: «Ольга любит Адель», «Адель любит Мари», «Мари не любит Ольгу».
Чтобы понять эти маленькие вирши, надо здесь жить. Нужно знать серое небо Парижа, ритмичную походку женщин – они идут по земле покачиваясь, с полуоткрытым ртом, с ярко-пунцовыми губами и с полуприкрытыми глазами, словно все время ищут кого-то. Нужно быть одиноким и не иметь денег, и тогда защемит сердце от такого вот стихотворения:
Дождик бьется в окна, Милое дитя. Хорошо, что снова Вместе – ты и я. Слышу в шелесте его Стук сердечка твоего.
Недурно, ничего не скажешь. Немножко притянуто, верно, но сравнение прекрасно. Дождь стучится снаружи, и она слышит его, сердце женщины напротив бьется внутри, в ее груди, а это слышит в свою очередь он. Естественно, при этом он прижимает свое ухо к ее левой груди, прохладному мягкому холмику…
Сердце у женщин находится именно в этом критическом месте. Как прекрасно было бы оказать первую помощь какой-нибудь молоденькой девушке.
Неужели нигде нет вакансии на должность спасателя?
Я собираюсь положить стихи обратно – и снова тот же нервный жест, что и вначале. Между прочих бумаг, писем и разных безделушек лежит голубой конверт. Мне показалось, что она хотела скрыть его. Каждый раз, когда она роется в сумке, чтобы что-нибудь показать мне, пальцы ее быстро скользят по этому конверту, словно не замечая его.
Может, это просто совпадение? Я спокоен, однако слежу за каждым ее движением.
Строго говоря, меня совершенно не касается, что за письмо она носит в своей сумке. Меня это не заботит, я ведь даже не влюблен в нее. Я так или иначе однажды отсюда уеду. И совсем не обязательно, что это любовное послание. Мало ли какое письмо она мне не может показать. Письмо от родителей, родственника или, может, подруги. Возможно, и от мужчины. «Посмотри, мама, я получила это письмо сегодня. Мы ведь уже оплатили, а от нас снова требуют денег, к тому же в невероятно грубом тоне!» Если же это любовное письмо, то это любовь из того времени, когда она меня еще совсем не знала. Женщины, бывает, иногда годами таскают такой сувенир в сумке. (Кенгуру таскает своего отпрыска не так долго.)
Она вытаскивает сложенный белый лист.
– Это написала я.
– Что это?
– Да так… мысли. Я их записала здесь, в саду. «Сентябрьский день. Небо серое, вот-вот пойдет дождь.
Если начнет капать, я пойду домой. На каштанах уже нет больше листвы. Желтый лист…»
Быстрым движением она кладет руку на лист бумаги.
– Не читай, пожалуйста.
– Почему?
– Просто так.
Она вдруг краснеет и становится задумчивой.
– Я иногда и стихи пишу, mais oui, но не надо спрашивать, что это за стихи…
Случайно она склоняется совсем близко ко мне, я почти ощущаю ее теплое дыхание. Когда она растягивает рот в улыбке, видны красивые ровные белые зубы. В глазах лучится ум. У меня такое чувство, что она играет мной. Тонкое платье обрисовывает прекрасно сложенные бедра… Боже мой. Боже мой!
– Анн-Клер, мне очень хочется пойти с тобой на набережную Сены.
– А что там?
– Мы спустимся с тобой к реке по дорожке Сен-Мишель. Листья уже падают на дорожку Сен-Мишель.
– Почему ты говоришь «дорожка Сен-Мишель»? Это же бульвар. И что нам делать на набережной? Здесь намного лучше, чем там.