Еще одна мертвая мать. Мы были печальной парой.
— Сколько тебе было лет? — спросила я, пропуская соболезнования. Никто не хотел слышать это дерьмо.
— Десять.
Черт, десять. Это отстой. У меня было шесть лишних лет со своей.
— Твой отец был на фото? — спросила я, зная, что сую нос не в свое дело, ожидая, что он меня проигнорирует. Вот что делали люди. Вот что делала я.
— Если под «на фото» ты имеешь в виду жизнь, в которой он каждый день выбивал из меня все любящее дерьмо, то да.
Я почувствовала, что вздрагиваю от этого.
Один или два приемных родителя дали мне пощечину. Я знала, как это унизительно и беспомощно. Я не могла себе представить, каково это, когда тебя бьет настоящий родитель. Когда в твоих венах текла их кровь. Когда не было никакой надежды когда-нибудь что-то изменить.
Кроме того, теперь я была знакома с тем, каково это, когда кулак взрослого мужчины бьет тебя. И это было совсем не весело. У меня болела челюсть, когда я открывала ее. Просто боль от синяка, который портил мою кожу, но все равно было больно. И это был всего лишь один удар.
— Он был таким же пьяницей, как отец Шота? — спросила я, надеясь, что это было оно. Иначе, какое могло быть оправдание?
— Нет, куколка. Он был просто придурком. До того, как это был я, это была моя мама.
— Он избивал твою маму? — спросила я, мой голос звучал странно. Слабым.
— Да.
Вот почему. Вот почему он взбесился из-за того, что ударил меня. Не потому, что он был просто благородным парнем. Порядочным человеком. Потому что он видел, как его отец избивал его мать, и он в детстве оплакивал ее беззащитность. И когда она ушла, он был дублером.
Дерьмо.
Я была довольно бесчувственной, говоря ему, чтобы он смирился с этим.
Но откуда мне было знать?
— Как она умерла? — спросила я. Мне было любопытно, и он, по-видимому, действительно откровенничал о своем прошлом.
— Рак легких — просто сказал он, — она не курила. Но папаша да.
О боже.
Хорошо.
Моя история начинала звучать менее ужасно, чем его.
Не то чтобы это было соревнование. Но если бы это было так… он бы победил. Легко.
Я почувствовала, как слезы защипали мне глаза, и почувствовала, как меня захлестнула волна ужаса. Это была не я. Я была не из тех девушек, которые плачут. Я была той девушкой, которая задирала подбородок, расправляла плечи и делала вид, что тебя ничего не трогает. Я не собиралась плакать из-за маленького десятилетнего Брейкера, в то время как большой, мужественный, достаточно хорошо приспособленный Брейкер стоял в нескольких футах от меня.
Его глаза на секунду потеплели, наблюдая за мной. Как будто, может быть, он знал, с чем я борюсь. Затем его голос немного повеселел: — Твой тост горит.
Я резко развернулась, нажала на кнопки, и, конечно же, они почернели. Но их можно спасти. Я порылась в поисках ножа и соскребла обуглившийся край, прежде чем намазать их маслом.
— Спасибо, детка, — легко сказал он, беря треугольник и вгрызаясь в него.
Я не поблагодарила его за ужин.
Дерьмо.
Хорошо.
Мне нужно было приобрести… набор каких-нибудь базовых социальных навыков или чего-нибудь в этом роде.
Я жевала кусочек тоста, глядя в окно на его задний двор. — Так, эм, ты типа… — о боже мой. Мне нужно было перестать бормотать. — Чем ты… занимаешься?
Его голова склонилась набок. — Что?
— Когда ты не… работаешь? Чем ты занимаешься?
Он пожал плечами. — Тренируюсь. Смотрю фильмы. Хожу куда-нибудь с Шотом или Пейном.
Часть меня понимала, что встречи с Шотом или Пейном (чем бы это, черт возьми, ни было) включало в себя то, что все трое разбегались в разных направлениях с разными женщинами. Я подавила странный укол ревности.
Мы занимались сексом.
Это не давало мне права вешать на него свой флаг.
Он, наверное, все время валял дурака.
Почему я вообще думала о его прежних сексуальных завоеваниях? Это было совершенно не мое дело. Он не интересовался моими. И он, черт возьми, не испытывал к ним ревности. Не то, чтобы он знал, что они были просто… жалкими по сравнению с его.
— Алекс, — позвал его голос, и я резко повернула к нему голову, — звал тебя дважды, — сказал он, заставив меня слегка покраснеть.
— Прости. Я была… где-то в другом месте.
— Где?
— Не здесь.
При этих словах я приподняла бровь. — Что это за чертовы стены, куколка?
— Какие стены?
— Колючая проволока высотой в десять футов, которую ты носишь вокруг себя, как защитное одеяло.
Ну и черт с ним.
Он поймал меня.
Но это не означало, что ему нужно было это знать.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Разве ты не пытаешься держать меня на расстоянии?
— Не будь смешным.
Брейкер поставил свою кружку на стойку, покачав головой. — Детка, я почти уверен, что прошлой ночью я был внутри тебя, — начал он, и я почувствовала, как мои щеки запылали. Он не просто так это сказал, — я знаю, как ты чувствуешься и как ты говоришь, когда кончаешь. Я знаю, какая ты на вкус. И ты думаешь, что не можешь сказать мне, о чем ты думала минуту назад? Ты не думаешь, что можешь впустить меня хоть ненадолго?
— С какой целью?
— Потому что так поступают люди, Алекс, — сказал он, его голос стал резким. — Ты не можешь прожить жизнь, прячась за компьютером, говоря себе, что месть важнее жизни. Налаживание связей. Выходить к людям. Делитесь своей историей. Какого хрена ты так боишься этого?
— Я ничего не боюсь! — взвизгнула я, отбрасывая остатки своего тоста, больше не голодная. Я никогда не ссорилась с парнем. Никогда. Это было странно, и от этого у меня сводило живот. И мой старый верный друг гнев поднял свою уродливую голову.
— Чушь собачья, Алекс. Ты всего боишься.
Это было неправдой. Я ничего не боялась. Не так, как большинство людей. Не таким образом, чтобы это делало их осторожными, заставляло их сомневаться в том, что они хотели сделать. Я просто летела вперед, и к черту последствия. Что было худшим, что могло случиться? Я бы умерла? Ну и что?
— Нет, я не…
— Ты так боишься жизни, что, черт возьми, не боишься умереть, Алекс, — сказал он, его голос был мягче, и его слова прозвучали с тяжелым чувством внутри меня.
Потому что он был прав.
Он был прав.
И это было очень разочаровывающе и чрезвычайно расстраивающим.
Я боялась жить жизнью, в которой не было бы мести. Я даже не знала, что может означать такая жизнь. Если бы это у меня отняли, что бы мне осталось?
Мне даже не нужно было останавливаться, чтобы узнать ответ: ничего. У меня бы ничего не было.
Я почувствовала, как мои плечи поникли, голова опустилась к моим ногам.
Боже, я была довольно жалкой.
— Не делай этого, — вмешался голос Брейкера, и я увидела, как его ноги двигаются ко мне, — не отстраняйся только потому, что я прав, — сказал он, его рука скользнула под мою челюсть, с той стороны на которой не было синяка.
— Просто оставь меня в покое, Брейкер, — сказала я тихим голосом. Неужели так трудно было понять, что я хочу побыть одна? Что мне нужно было разобраться с каким-то дерьмом?
— Ни за что. Ты перестанешь зарываться в себя и впустишь меня.
— Почему тебя это волнует? — выпалила я, мой взгляд поднялся к нему, и я сразу поняла, что это ошибка.
— Потому что ты ворвалась в мою жизнь, рассказывая о извращенном порно и желании убить худшего криминального авторитета города за последние годы. Ты показала мне свою выдержку и решимость. Твоя странная разновидность самоотверженной силы. Твой гребаный умный рот. И твое феноменальное гребаное тело. Ты дала мне это. На один день, Алекс. Гребаный день. И я не могу насытиться этим. Так что я хочу большего.
— Что, если я не смогу дать тебе больше?
— Ты сможешь, — просто сказал он, проводя большим пальцем по моим губам, — но, может быть, это немного подождет, — сказал он, его взгляд упал на мои губы.