Мужчина рухнул на пол, постанывая, хватая ртом воздух как рыба, выброшенная на берег. Оксана испугалась, осматривая амбалов, переводя взгляд на невозмутимую сестру.
- Снимите серьги с моей сестры, мальчики, - сказала Алина, с презрением смотря на женщину перед ней; Оксана сама торопливо сняла серьги и отдала охране. – Кольцо еще. Сама отдашь? Или попросить мальчиков перевернуть тут все вверх дном?
- Ну и стервой же ты стала, сестричка, - скривила губы зло Оксана. – Своего мало, так и на чужое позарилась. Стерва!
- Продам, деньги тебе все верну, - ответила Алина, следуя за сестрой, переступая через Гарика, что все еще стонал, развалившись на полу. – Будешь много разговаривать, без денег вообще останешься.
- Ага, ты знаешь, у меня тоже есть рычаги воздействия. Не забывай об этом, сестра, - ядовито выдавила Оксана, повернувшись, пронзив сестру яростью, смешанной с ненавистью; ее щеки горели от эмоций.
- Языка лишишься прежде, чем в бетон закатают, - ухмыльнулась Алина, так, как делал Косыгин – всегда действовало, наводило жути даже на матерых мужиков; Оксана стушевалась, поджала губы, открыла шкатулку, где было полно драгоценностей, и выудила кольцо, протягивая.
- Вот. И денег больше высылай, - зашептала Оксана. – А то все думают, что легко сейчас жить. Лешка вон бедный, загибается, ездит по заработкам, крутится, как белка в колесе. А кому – то все легко достается. И замок пусть твои мальчики починят… Ломать – не строить.
Алина презрительно окинула сестру взглядом на прощание и вышла, не обернувшись. В груди жгло, она едва сдерживалась, чтоб не расплакаться. Благо, уже стояла машина Кости около подъезда, он – возле машины. Возмужавший, крупный, красивый. И костюм ему темный шел. Будто бизнесмен заграничный. Только страшный он человек. Страшнее Косыгина. Много на его совести людей. Но Алина любила его, всей душой.
- Косыгин сказал везти тебя в ресторан, - Костя кивнул ей, смотря нечитаемым взглядом; Алина села в машину, на заднее сиденье, расплакалась сразу же, не успели еще отъехать.
Охрана ехала сзади, на двух машинах. Драгоценности отдала им же. В ресторане, уже сидя за столом, попросила Косыгина продать набор, мол, прокляты, бабушка желала избавиться от фамильных драгоценностей. Косыгин долго смеялся, искренне, но сказал, что найдет человека толкового и продаст. Умиляла его Алина, не только глаз радовала. Красавица редкая. Как королева. И держится также. В постели б пострастнее была бы… Но гордая, не хочет подпускать его близко. Да выбора у нее нет. Его она. Только его. Повезло ему: и друг рядом, прикрывает, и женщина красивая с ним. Скоро вот фонд помощи детям организуют. Уже нанял людей, что думают, как лучше сделать.
Но что – то упорно не давало ему покоя. Что – то смутное, незнакомое, как предчувствие. Косыгин не верил в такие вещи. Многое видел, многое делал. Никто его не карал, ни Бог, ни менты. Вечером решил заехать к Оксане, прояснить, что Алина от нее хотела. Оксана открыла, уверенная, что Алина пришла, прощения просить за свое поведение. Стерва какая стала. Выглядит как богачка из зарубежных сериалов, все мало ей. Лешка на вахте, детей дала матери Лешиной, пусть понянчиться пару дней, она хоть отдохнет. Любовника Гарика выгнала, не мужик он, раз за нее не заступился, пусть ищет другую. Увидев на пороге Косыгина, обомлела. Он усмехнулся, вошел без приглашения. Понятно, от кого Алина нахваталась таких манер.
- Чего тебе? – осипшим голосом спросила Оксана, отступая под натиском лощеного бандита; красивый, зараза, статный.
Не то, что ее Лешик. Серый, несмелый, вечно трясется как заяц. В рот ей заглядывает, с рук ест. Этот под себя всех подомнет одним взглядом. Сразу видно – мужик. Повезло же Алинке, стерве такой. Во всем везет. Оксана во все глаза смотрела на холеного мужика, в груди ее чувства разные колотились – страх, трепет, воспоминания о былом, зависть – черная и тягучая как смола…
- С Алинкой че не поделили? Есть то, о чем мне стоит знать? – в лоб спросил; чуял, что – то не так, а где копать – не понимал.
Оксана почувствовала липкий страх, что становился вязким, медленно растекаясь по спине. Правду Алина говорила, такой и убить может, рука не дрогнет. Вон как смотрит – страшно, как зверь…