"Пожалуйста, моя Дарлинг, открой окно в последний раз". Она притянула меня к себе и попыталась поцеловать. Это было физически больно. Мы стукнулись зубами и отпрянули друг от друга. Верхняя губа опухла. А вместе с опухшей губой пришло странное и не понятное веселье. Я прищурился и пошутил над Машкой. - Это какой-то новый способ вдарить по лицу? - Она смотрела мне прямо в глаза и внутри меня всё замирало, потому что я отчётливо разглядел в её взгляде смущение и лёгкую обиду. Такие живые и не привычные эмоции, адресованные мне одному. Я, не думая ни о чем, осторожно притянул Машу к себе. - Не так уж и плохо вышло, - мой голос показался мне инородным и странным. Я почти шептал. Нежно, с примесью восторга и волнения. Я всё смотрел ей в глаза. Я видел в них свое отражение. И мне было достаточно этого. Я не смел просить о чём то большем, но мой внутренний эгоист вдруг захотел её поцеловать. Он даже спросил разрешения у Маши, и Рябкина вдруг согласилась. Мы целовались поначалу не смело и очень нежно. Маша стиснула в руках мою рубашку, и, с каждой секундой сминала хлопковую ткань лишь сильнее. А я целовал её и представлял, что это мой первый поцелуй. Мой первый искренний поцелуй, который я отдал Машке и никому другому. Ни я, ни Маша не заметили того, как поцелуй стал более глубоким и чувственным, как губы из сухих стали влажными, и как увеличился напор с обеих сторон. Машка отстранилась, делая глоток воздуха. Этот жест показался мне смешным. - Машка, - я усмехнулся, - через нос дыши. Маша недоуменно вылупилась на меня, а я вдруг рассмеялся в голос, наблюдая краем глаза, как из растерянного, её лицо становится рассерженным. Потом Маша сняла рюкзак и со всей силы ударила меня им, грозно надвигаясь. Мне ничего не оставалось, кроме как юркнуть в подъезд. Я убегал от неё по лестнице, вплоть до третьего этажа. По лестничной площадке эхом раздавался наш смех и возмущённое "Карпов, а ну стой! ". Мы так громко кричали, что переполошили соседей. Я не помню, в какой момент Маша спешно открыла дверь своей квартиры ключом и затащила меня внутрь, от греха подальше. Мы упали на пол, смеясь над чем-то и нам обоим казалось, что этот смех и эти минуты и секунды принадлежали не нам, а кому-то другому. Потом мы снова поцеловались. Поцелуй постепенно перерастал в нечто большее, я жадно сминал её губы, а она в ответ кусала мои. Маша вдруг ни с того ни с сего, прижала меня к полу и села сверху. Я был настолько ошарашен, и, в то же время, возбужден, что мои руки онемели где-то на её талии. - Маша, что ты делаешь? - Прошептал я, пока Рябкина расстёгивала на мне рубашку. - Контролирую ситуацию, - она вновь меня поцеловала. В этой девчонке было столько страсти и решимости, что мне пришлось просто сдаться и делать то, что она скажет. Мы занимались сексом. Прямо там, на полу, у порога. Маша отдавала предпочтение поцелуям. Она целовала мои губы, мою шею и ключницы, и позволяла мне целовать себя в ответ. Я упивался этими поцелуями, задыхался от страсти, тянулся к Маше руками, а она двигалась быстро и резко, оголяя мою душу и моё тело. Рябкина доминировала. Доминировала жёстко, словно отыгрывалась на мне за что-то. За то, чего я не совершал. Я чувствовал себя козлом отпущения. Когда всё закончилось, Машка упала на мою грудь, спрятала лицо и рассмеялась. - Какой же ты тупой, Коленька, - я почти сразу всё понял и тоже тихо рассмеялся, уставившись пустым взглядом в потолок. Я чувствовал, как Маша всё ещё сжимает мои плечи, впиваясь в них ногтями. - Прости, Машка, - мне хватило сил сказать только пару слов, а потом моё сердце разбилось. Я почувствовал себя мёртвым и поверженным. Я как будто сыграл с Рябкиной в русскую рулетку, но когда она прокрутила барабан, она предусмотрительно подставила дуло к моему виску. Маша продолжала смеяться, а я приподнялся и осторожно обнял её. Она всхлипнула, а потом внезапно закричала и ударила меня по спине с такой силой, что у меня заболели лёгкие. Она ударила ещё, а затем била снова и снова. Я молчал и смотрел на брошенный на полу рюкзак, из которого выкатилась перцовка. До меня дошло слишком поздно. Маша Рябкина пережила когда-то что-то очень страшное, что травмировало её, а он - Карп, который все эти годы вёл себя как последний отморозок, всё только усугубил. Рябкина, вскоре, успокоилась, я посмотрел в её глаза и в этот раз увидел в них печаль. Мы поцеловались. Этот поцелуй нам обоим показался трудным и болезненным, я еле двигал онемевшими губами. - Ты всё ещё любишь меня? - Хрипло спросила Рябкина, я кивнул и уткнулся ей в плечо. - От тебя пахнет костром и пылью.