Я и сёстры специализируемся на снах. В основном на детских – дети часто видят яркие сны, куда чаще, чем взрослые. И ещё легче восстанавливаются, и не надо ждать две-три недели, пока измотанный работой и жизнью взрослый что-то там соберёт в своём подсознании, чтобы нас подпитать!
Сон меняется… за это нужно любить детей! Их разум выводит их из одного печального сна в другой, яркий, счастливый. Теперь в её сне плещет море. Наверное, она была там совсем недавно и память ещё жива – мне, если честно, неинтересно. Мне интересна её радость. Сейчас я её выпью, сейчас я её оскверню.
Ты тонешь, Лина, и море тебя не обнимает. Ты тонешь, и море тащит тебя куда-то к самой черноте. Ты не можешь вдохнуть. Ты паникуешь. Бьёшься. Теряешь силы. Тебя ведёт, ведёт…
Шорох. Не в комнате, а за дверью. Но я научена горечью, я вздрагиваю и замираю до того, как шорох становится различимым.
–Ты же обещал…обещал, что это прекратится! – женский голос шипит за дверью. Она боится разбудить дочь, но она так зла, что мне даже в голову приходит мысль навестить её сон сегодня, навестить сон матери Лины.
Ответа я не слышу, хотя напрягаюсь изо всех сил.
–И недели не прошло с зарплаты, – шипение продолжается, оно похоже на змеиное, только страшнее своей бесполезностью. Змея хоть броситься может, а эта.
–Да заткнись ты! – новый голос прорывается мощью, и на фоне шипение женского кажется громом. А следом и в самом деле следует грохот.
Лина вскакивает, напуганная, но я уже учёная, я легко ныряю под её кровать с обратной стороне, скрючиваю полутёмное-полупрозрачное тело, жду.
Лина сидит в постели. Она больше не уснёт сегодня. Моё тело ноет без движения.
***
–А можно мне поменяться? – начальники всех миров одинаковы. Они всегда смотрят на тебя так, словно их взгляд – это уже одолжение.
–Что тебя не устраивает? – интересуется старая гадина.
Мы все молчим, но мы все знаем, что она к своей карьере не приложила никаких усилий. Подумаешь, большое дело, в нужное время нужному демону на глаза попасться! Ан нет, большое-всё-таки, я вон не попалась, сестра моя Эва не попалась, другая сестра Нейма не попалась, а Ламия вот попалась.
Сидит с тех пор, заправляет…
Ненавижу её. И завидую. Хочу, конечно, лгать себе, что не завидую, что я свободная, что я покидаю Темноту, но толку от моих блужданий? Ну что я вижу? Разных детей? Разные сны про котиков-собачек-море и луга? Обалдеть как интересно. Не знаю, кем я была при жизни, но вряд ли мечталось мне о чём-то подобном.
–У этой девочки неблагополучно дома, – признаю я, – точно не могу сказать, но, судя по тому, что я слышала – её отец проиграл крупную сумму. Он игрок. Его жена дважды уходила от него с дочерью…
–Трижды, – поправляет Ламия и её глаза радостно блестят красным цветом.
Ой, радость-то какая! Уела меня, ой, молодец!
–Ну…да, – но перед Ламией нельзя так себя вести. Даже если очень хочется. Старая дрянь ставит нам проценты выработки силы для Тьмы.
–И что? – интересуется Ламия, берёт обманно-миролюбивый тон.
–В семье разлад, девочка переживает, её сны становятся всё более тусклыми.
Это правда. За последние четыре дня я забрала лишь крупицы из её снов. Да и сам сон стал нервным, тревожным. Она не малое дитя, ей семь лет, она прекрасно знает, что папа болен, а мама из-за этого злится – это если верить папе; и знает то, что папа её – слабовольный дурак и ничтожество, а мама – несчастная женщина, которая вынуждена терпеть это уродство – это если верить маме.
Лине семь и она не знает кому из них верить. Ей кажется, что оба они в чём-то виноваты. Вернее, не оба, а все они – ей чудится в их ссорах и её вина. И не только в ссорах, но и в том, что мама, плача, понесла утром куда-то свою шкатулку, а вернулась мрачная и быстро сварила ей кашу на воде. Обычно на завтрак подавалась каша на молоке или омлет, а ещё блинчики с сиропом и какао. В этот раз не было блинчиком и молочной каши, была скучная, водяная.
Но Лине семь и она уже поняла, что иногда надо молча съесть кашу на воде и не спорить.
Поняли это и её сны. Днём она всё больше молчит, копит в себе тревогу, а ночью видит во снах не щенка, которого ей обещали подарить ещё две недели назад счастливые мама и папа, а ругань, и ещё почему-то осколки вазы, хотя Лине казалось, что про осколки она только слышала, а не видела их. И всё же они приходят, и ей кажется, что что-то бьётся…
У мамы опухшее от слёз лицо, папа злой и мрачный. Оба срываются друг на друге – сон это или явь? Лине семь и она не знает.