– Твоя мама сказала, что звала тебя несколько раз, но ты не откликаешься, – сказал Хиираги.
– Мне из-за фена не слышно, – ответила я. Только что вымытые волосы растрепались, и я смутилась. Но Хиираги произнес как ни в чем ни бывало:
– Я позвонил тебе, и твоя мама сказала, что ты сильно простудилась, что у тебя «жар мудрости». Вот я и пришел тебя проведать.
Когда он это сказал, я вспомнила, как они часто приходили ко мне вместе с Хитоси. В выходные, по дороге с бейсбольного матча. Поэтому, как обычно, он достал подушку для сиденья и плюхнулся на нее. А я это забыла.
– Вот тебе гостинец. – Хиираги улыбнулся, показывая большой бумажный пакет. Он был такой заботливый, что мне стало неловко от того, что я уже поправилась, и пришлось изображать кашель. – Здесь твой любимый сэндвич с куриным филе из «Кентакки-фрай» и шербет. А еще кола. Я для себя тоже взял, давай съедим вместе.
Мне не хотелось так думать, но он обращался со мной, как с хрустальной вазой. Наверное, мать ему что-нибудь сказала, – думала я, и мне было стыдно. Но, с другой стороны, я не настолько здорова, чтобы сказать: Да, что ты говоришь, со мной всё в порядке!
В светлой, хорошо нагретой комнате мы сидели на полу и невозмутимо поглощали еду. Оказывается, я ужасно проголодалась. По-моему, я всегда показываю Хиираги хороший аппетит. И мне кажется, что это неплохо.
– Сацуки.
– Да?
Пока я рассеянно думала обо всем этом, Хиираги окликнул меня, и я, встрепенувшись, посмотрела на него.
– Нельзя так мучить себя – ты всё худеешь, а теперь еще и температура поднялась. Если тебе нечего делать, зови меня. Сходим куда-нибудь. Как ни встретишь тебя, ты всё худее и худее, а на людях делаешь вид, что ничего не происходит, только попусту энергию тратишь. Вы с Хитоси были по-настоящему очень близки, тебе же до смерти грустно. Разве не так?
Он выпалил это на одном дыхании. Я растерялась. Он впервые направил на меня свою детскую чуткость. Я считала, что ему нравится быть холоднее меня, и поэтому слова его оказались настолько неожиданны, что ранили прямо в сердце. Мне стало ясно, что на самом деле чувствовал Хитоси, когда смеялся, вспоминая, как Хиираги становится совсем ребенком, если дело касается домашних.
– Конечно, я сам еще молодой и готов разрыдаться, когда не ношу форму, и не могу служить опорой. Но в трудные моменты люди – друг другу братья, правда же? Я тебя так люблю, что могу с тобой хоть вместе под одним одеялом спать.
Он говорил это искренне, и, похоже, не имел в виду ничего дурного. Я подумала: «Вот чудной» – и рассмеялась, не в силах сдержаться.
– Хорошо. Я поняла. Спасибо тебе. На самом деле, спасибо.
После того, как Хиираги ушел, я опять уснула. Может, из-за лекарств от простуды я впервые за долгое время спала спокойным, глубоким сном, без всяких кошмаров. Святой сон, полный радостных предчувствий, как в детстве в рождественскую ночь. Когда я проснусь, то пойду, чтобы что-то увидеть, на берег реки, где будет ждать Урара.
Перед рассветом.
Мой организм еще не вошел в привычный ритм, но я оделась и вышла на пробежку.
Тень как будто замерзшей луны казалась приклеенной к рассветному небу. Звук моих бегущих шагов раздавался в тихой лазури и исчезал – улицы проглатывали его.
На мосту стояла Урара. Я подбежала к ней. Она держала руки в карманах, пол-лица было закутано шарфом, она улыбнулась яркими глазами и сказала:
– Доброе утро.
Несколько белых звезд, исчезая, мерцали в серовато-голубом небе.
Так красиво – просто мурашки бежали по телу. Река шумела, воздух был прозрачен и чист.
– Всё такое голубое, что, кажется, даже тело растворяется в голубом свете, – сказала Урара, рассматривая ладонь на просвет.
Бледно виднелись силуэты деревьев, шелестящих на ветру. Медленно двигались облака. Луна светилась в полумраке.
– Пора. – В голосе Урара почувствовался металл. – Ты готова? Сейчас и это измерение, и пространство, и время будут немного искажаться, смещаться. Может быть, мы не будем видеть друг друга, хотя и стоим рядом, может быть, увидим совсем разные вещи… Там, за рекой. Ничего не говори, не переходи мост. Поняла?
– О-кей, – кивнула я.
И наступила тишина. Только река рокотала. Стоя рядом, мы с Урара вглядывались в противоположный берег. Сердце бешено колотилось, ноги дрожали. Постепенно приближался рассвет. Небо светлело, щебетали птицы.
Мне послышался слабый звук. Встрепенувшись, я посмотрела в сторону Урара, ее не было. Река, я и небо, и, терявшийся в шуме ветра и реки хорошо знакомый, родной звук.
Колокольчик. Вне всякого сомнения – то был звон колокольчика Хитоси. Динь-динь – тихо звенел колокольчик в этом пространстве, где никого не было. Я зажмурилась и еще раз прислушалась к звону в шуме ветра. И когда, открыв глаза, я посмотрела на противоположный берег, мне показалось, что в этом феврале я еще никогда настолько не сходила с ума. Я с трудом удержалась, чтобы не закричать.
Хитоси.
На другом берегу реки, если это был не сон и я не сошла с ума, стоял человек и смотрел на меня. И этот человек был Хитоси. Нас разделяла река. В груди защемило – воспоминания, которые я хранила в сердце, стали четкими, совпав с реальными чертами.
В голубой рассветной дымке он смотрел на меня. В глазах его была тревога, как бывало всегда, когда я делала что-то несуразное. Он держал руки в карманах, смотрел прямо. Дни, которые я провела в его объятьях, казались мне то близкими, то далекими. Мы просто пристально глядели друг на друга. Только постепенно исчезающая луна смотрела на слишком бурный поток, разделяющий нас, – слишком большое расстояние. Мои волосы и такой хорошо знакомый воротник рубашки Хитоси колыхались на речном ветру, смутно, как во сне.
Хитоси, ты хочешь поговорить со мной? Я хочу поговорить с тобой. Подойти к тебе поближе, обнять и вместе порадоваться встрече. Но, но – сейчас расплачусь – судьба так резко разделила нас: ты на том берегу реки, а я здесь, и ничего не могу с этим поделать. Могу только смотреть, роняя слезы. Хитоси опять с грустью взглянул на меня. Хотелось, чтобы время остановилось, но с первыми рассветными лучами, все постепенно стало блекнуть. Хитоси начал удаляться. Я занервничала, а он улыбнулся и помахал мне рукой. Он всё махал и махал мне. Исчезая в синем мраке. Я тоже помахала ему. Дорогой мой Хитоси, мне хочется, чтобы твои плечи, линия твоих рук – чтобы всё отпечаталось во мне. Я хочу запомнить всё: этот бледный пейзаж, жаркие слезы на щеках. Мне очень этого хотелось. След от руки Хитоси превратился в линию, отразившуюся в небе. А сам он постепенно становился бледнее и исчезал. В слезах я провожала его взглядом.