Мне нужно загнать его в угол так сильно, чтобы у него не осталось другого выхода, кроме как проиграть партию.
Еще три хода, и он будет там, где я хочу. Один взгляд на него, и его губы дрожат, а все лицо вспотело от умственного напряжения.
Я поднимаю на него бровь, ожидая, что он сделает ход, которого нет.
Его плечи опускаются, и в конце концов он смиряется с тем, что является проигравшей стороной.
В комнате раздается гулкий писк, и все внезапно встают.
— Так-так, — говорит Майлз, распуская ноги и поднимаясь с дивана. Он медленно идет ко мне, его рука лежит на моей спине.
— Похоже, у нас есть победитель, — объявляет он, и на моем лице появляется самодовольное выражение. Я даже не задумываюсь о том, что может произойти с теми, кто проиграл, наслаждаясь похвалой Майлза и зная, что она ограничена.
В качестве мини-праздника Майлз приглашает меня в свой кабинет, предлагает мне стакан своего дорогого бурбона и рассказывает о своих грандиозных планах.
— Мы почти у цели, Влад, — радостно вздыхает он. — Мне кажется, я никогда не видел такого впечатляющего человека, как ты, мой мальчик. Ты превзошел все мои ожидания.
Я просто киваю, принимая все комплименты и клянясь стать лучше. Потому что, хотя вначале я не хотел, теперь я понимаю, что дело не только во мне.
Речь идет о революции в науке и в восприятии человека. Это просто эволюция, и я стремлюсь быть на вершине, когда эти результаты будут обнародованы.
Конечно, вначале я считал идеи Майлза странными и немного иррациональными. Но вскоре стало ясно, что он что-то задумал.
После многократных опытов моя кожа перестала болеть, боль медленным эхом отдавалась в мозгу, но я мог ее отключить. Мой разум тоже обрел новый фокус, когда ясность начала пробиваться сквозь старую дымку эмоций.
Он был прав. Избавление от чувств, и особенно от страха, было ни с чем не сравнимым освобождением. В сочетании с приливом адреналина, когда я разрезал плоть, препарировал органы и играл с тканями, это было почти божественно.
Я достаточно умен, чтобы понять, что между моими чувствами и моим высокомерием существует обратно пропорциональная зависимость. По мере того, как мои эмоции приглушались, росло мое высокомерие, мое тщеславие не знало границ.
Но это высокомерие также делало меня лучшим, потому что оно заставляло меня постоянно стремиться быть лучшим.
— А теперь твой приз, — добавляет Майлз, встает и показывает мне кочергу с металлическим кругом в верхней части, внутри которого выгравировано число сто.
Подойдя к камину, он опускает металл в огонь и наблюдает, как он раскаляется, а металл становится темно-красным.
— Ты официально совершил свое сотое убийство, мое маленькое чудо. Пришло время отпраздновать, — говорит он, берет раскаленную кочергу и предлагает мне показать ему свою кожу.
Я даже не вздрагиваю, срывая вырез, хватаясь за рубашку и указывая ему, чтобы он положил ее прямо на середину моей груди.
С довольной улыбкой он так и делает, и его счастье только растет, когда в воздухе появляется запах горелой плоти.
Как обычно, раздается легкий отголосок боли, но я отбрасываю его в сторону, сосредоточившись на этом важном дне.
Уже поздно, когда я вернулся в спальный корпус.
Ваня, как обычно, лежит на спине, раны на животе все еще не дают ей покоя после последнего эксперимента.
Слабость.
Я не могу удержаться, когда мой разум зацикливается на этих словах.
Она слабая. Не достойна.
— Ви, — киваю я ей, когда она приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на меня.
— Тебя долго не было, брат, — говорит она своим сладким голосом, и на мгновение я чувствую незнакомый — почти забытый — толчок в груди.
— Я выиграл, — пожимаю я плечами, с гордостью показывая ей свое клеймо.
Она реагирует не так, как я ожидал. Она едва взглянула на меня, подтянув колени к груди, положив на них щеку и глубоко вздохнув.
Я тоже сажусь, ложась на свою сторону матраса.
— Мне страшно, брат, — шепчет она, ее голос едва слышен.
Страшно. Страх. Слабость.
— Почему? — механически спрашиваю я.
— Перемены, — она делает глубокий вдох, переводя взгляд на меня. — Перемены — это страшно, — замечает она.
— Это не так, — отвечаю я чуть более агрессивно, чем собирался. — Быть статичным — это страшно. Перемены — это хорошо, — замечаю я.
— Пока это не так…, — она запнулась, — потому что это не обязательно хорошие перемены. Это могут быть и плохие перемены.
— К чему ты клонишь, Ваня? — огрызаюсь я.
— К тебе, брат. Ты меняешься. И я не знаю, нравится ли мне это, — пробормотала она, ее голос стал тихим, когда она отвернулась от меня.
Не говоря больше ни слова, она поворачивается ко мне спиной, стремительно прекращая разговор.
Я смотрю на потолок нашей все еще грязной камеры, считая пятна плесени, и слушаю ровное дыхание Вани, когда она спит.
Перемены…
Может, она и права. Бывают моменты просветления, когда я спрашиваю себя, что я делаю. Но потом я снова погружаюсь в увлекательный мир науки, убийств и нездоровых курьезов Майлза.
И я позволяю себе оступиться.
— Влад? — окликает меня голос.
Мои мышцы напрягаются, когда я открываю глаза, каждое волоконце моего тела заряжено жестокостью, когда воспоминания звенят в моей голове. Майлз обвел меня вокруг пальца.
Я подвел Ваню и подвел себя.
Один высокомерный вкус крови, и я поддался, оставив все позади в обмен на погоню за извращенными знаниями в угоду своему псевдопревосходному интеллекту.
Внутри меня пустота, которая эхом отдается в груди, — отпечаток воспоминаний слишком силен, их власть надо мной даже в бодрствующем состоянии слишком сильна.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на источник шума, мой собственный разум — заброшенное место, наполненное кричащими фрагментами и плачущими колоколами, способность распознавать реальность тусклая.
Ее волосы такие светлые, что кажутся лучом солнца, стремящимся ослепить меня, и желание прикрыть глаза становится все более сильным. Несколько прядей волос слегка спадают на лоб, обрамляя лицо в форме сердца.
Я чувствую еще один толчок в груди, когда смотрю на нее, мучительно красивое зрелище, которое заставляет меня задыхаться, мои легкие напрягаются, когда воздух задерживается внутри.
Она моргает, ее глаза необычайно светлые и, возможно, это самое манящее зрелище, которое я видел в своей жизни. Наклонившись вперед, Сиси кладет руку мне на щеку, ее голос все еще звучит в моих ушах, когда она повторяет мое имя.
Это легкое прикосновение активирует что-то внутри меня.
Мои ноздри раздуваются, когда я вдыхаю ее запах, смесь чистого мыла и чего-то, присущего только ей. Как цветы в новый весенний день, сладость проникает в мои чувства, и все мое тело вздрагивает, когда я закрываю глаза, просто вдыхая его.
— Влад, — снова зовет она, и мои глаза открываются, сужаясь, когда они опускаются ниже по ее телу.
На ней скупой топ, не оставляющий ничего для воображения, полные сиськи, соски с камешками. Двигаясь ниже, я замечаю небольшой живот, выглядывающий из обтягивающих брюк, которые подчеркивают стройные бедра.
Мои собственные брюки становятся болезненно тесными, во рту сухо, как в пустыне, когда я неловко сглатываю.
Потребность.
Внутри меня нарастает потребность, и я знаю, что она нужна мне больше, чем мой следующий вздох. В ней есть что-то до боли знакомое, и в море небытия она — та маленькая волна, которая разбивается о мое существо.
Я знаю только, что должен обладать ею, сделать ее настолько безвозвратно своей, чтобы она никогда не смогла от меня убежать.
И поэтому, не задумываясь, я позволяю инстинкту взять верх, мое тело уже знает, чего хочет, даже когда мой разум борется за это.
Моя рука вырывается, упирается ей в спину и тянет ее на себя. Она подается вперед, ее ноги по обе стороны от моих, когда она опускается на меня.