Также становится все более очевидным, что, находясь с ним, я подвергаю себя опасности. И все же, почему я не могу найти в себе силы позаботиться об этом?
Может быть, потому что я вижу в нем то, что очень старалась скрыть в себе. Насилие, которое просится наружу, кровь, которая требует, чтобы ее пролили.
Я нахожусь на той стадии, когда мне приходится задаваться вопросом, являюсь ли я такой, какой я есть, потому что мне приходилось находиться взаперти, и всю эту жизнь терпеть насмешки о том, что являюсь истинным злом. Или я просто всегда была такой, и некоторые люди проницательно заметили это до того, как моя злость проявилась.
Интересно… Что бы он сказал, если бы узнал, что я убийца?
Почему-то мне кажется, что он бы и глазом не моргнул.
— Ты когда-нибудь убивал кого-нибудь? — спрашиваю я, глядя на его профиль. Чем больше я смотрю на его лицо, тем больше увлекаюсь его микровыражениями: отрепетированными и спонтанными.
Его губы подтягиваются от удовольствия, и он усмехается.
— Кого-нибудь? Определи «кого».
— Один человек? Два? — если он в мафии, как мой брат, то, возможно, он совершал преступления.
Мне почти смешно от мысли, что совсем недавно я поклонялась богу в его доме, а теперь потворствую всем видам преступлений.
— Один? — он поворачивается ко мне, его выражение лица выражает недоверие. — Сиси, ты ранила меня, — он притворяется обиженным.
— Тогда сколько?
— Ты уверена, что хочешь знать? Ты можешь убежать, — говорит он, но я упорствую, думая, что все не может быть так плохо.
— Скажи мне.
— Не могу сказать, что считал, — он слегка поворачивается ко мне, как бы ожидая моей реакции, — но, наверное, где-то тысячу, — пожимает он плечами.
Я таращусь. С открытым ртом. Я просто смотрю на него, ожидая, что он скажет, что это была шутка.
Когда он видит, что я не реагирую, то останавливается.
Поворачивается ко мне лицом, его губы сжаты в плотную линию.
— Не пытайся меня оправдать или даже сделать из меня того, кем я не являюсь, Сиси, — говорит он, а его пальцы обхватывают мой подбородок и приподнимают, заставляя меня смотреть ему в глаза. — Будет лучше, если мы начнем с некоторой правды. Я хладнокровный убийца. Мне не нужна причина, чтобы убивать. Я просто убиваю. Так что в следующий раз, когда увидишь меня в ярости, беги. Потому что я не могу обещать, что ты не будешь следующей.
— Ты пытаешься напугать меня, — шепчу я, моя верхняя губа дрожит.
— Это работает?
Я мотаю головой. Рациональная часть меня знает, что мне нужно бояться. Я должна была испугаться в тот момент, когда он схватил меня за горло, мои ноги были в воздухе, а его глаза без эмоций смотрели на меня. Он мог легко свернуть мне шею.
— Так и должно быть, — он пододвигается ближе, и я чувствую его дыхание как свое собственное. Мой пульс учащается, а я позволяю взгляду скользнуть с его глаз на его губы. — Я должен пугать тебя, Сиси. Я должен пугать тебя, черт возьми, — хрипит он, но я не обращаю внимания на его слова. Я вижу только то, как двигаются его губы, его язык пробирается, чтобы смочить нижнюю губу, его зубы белые и ровные, сон прошлой ночи заставляет меня сжимать бедра в дискомфорте, когда я вспоминаю его болезненный укус на моей коже.
— Как… ты бы убил меня? — я поднимаю взгляд на него, тяжело сглатывая, поскольку вижу именно то, что он хочет, чтобы я увидела — безэмоционального убийцу.
— Как? — его голос густой, взгляд непоколебим.
— Скажи мне, — призываю я его, внутри меня зарождается больное желание.
Наверное, слишком много времени, проведенного на кладбище, одурманило мой мозг.
Он поднимает руку к моему лицу, убирая челку со лба.
— Мне нравится купаться в человеческих внутренностях, — говорит Влад с бесстрастным лицом. — Чем кровавее, тем лучше. Но для тебя я бы сделал исключение, — комментирует он, и я хмурюсь. Его пальцы ласкают мое родимое пятно, а затем спускаются ниже, по щеке и шее. — Я бы не оставил на твоем теле ни одной отметины.
Смущенная, я собираюсь открыть рот и спросить, что он имеет в виду. Но в тот момент, когда я открываю губы для вопроса, он накрывает пальцем мой рот, приближаясь губами к моему уху.
— Смертельная инъекция. Ты умрешь через несколько минут. Потом я бы забальзамировал твое тело и оставил тебя только для моих глаз, — от его низкого гула волосы на моем теле встают дыбом.
Он говорит о том, чтобы убить меня и оставить себе мой труп, а я лишь чувствую сильное покалывание в животе.
— И что бы ты сделал с моим телом? — спрашиваю я задыхающимся тоном.
Уголок его рта приподнимается, но он не отвечает. Вместо этого он парирует своим вопросом.
— Что бы я сделал? Скажи мне, Сиси, как ты думаешь, что бы я сделал?
Я не могу ответить, хотя в глубине души знаю. Я могу только смотреть в эти злые глаза, опьяненная развратом, который в них вижу.
Я не должна была быть монахиней.
Не тогда, когда я возбуждаюсь от мысли, что этот опасный мужчина убьет меня… и оставит себе.
— Все еще не боишься? — спрашивает он, выжидательно подняв брови.
Я мотаю головой, и улыбка расплывается на его лице.
— Ты удивляешь меня, дьяволица, — шепчет он. — Ты выглядишь так, будто это правда.
— Дьяволица?
— Единственная святая вещь в тебе, Сиси, это твое имя. Остальное… — он прерывается, его глаза переходят на мою грудь.
У меня перехватывает дыхание от его взгляда и возникает внезапное желание взять его руку и прижать ее к своей коже.
— Ты злой, — мне удается произнести это вслух.
— Хорошо, что ты в это веришь, — тянет он, беря мою руку и раздвигая пальцы. Он опускает губы на кончики пальцев, тепло его рта вызывает дрожь по моему телу. — Дай мне знать, когда тебе страшно.
— Зачем?
— Страх вкуснее всего, — мурлычет он, одаривая меня дьявольской улыбкой, его зубы сверкают, и у меня внезапно возникает воспоминание о моем сне и о его зубах, окрашенных кровью.
Влад паркует машину и подходит, чтобы открыть мне дверь. Положив свою руку на его, я позволяю ему вести меня по тускло освещенным улицам, громкие звуки города способствуют шумной атмосфере.
Даже сейчас, ночью, люди гуляют по улицам, наслаждаясь свободой затеряться в толпе.
— Вау, — выдыхаю я, когда вижу мигающие огни.
— Полагаю, ты в это время уже спишь, — шутит он, пока мы идем по улице, просто наслаждаясь ночным воздухом.
— О да, — с готовностью соглашаюсь я, — но раньше я никогда не возражала против этого. Когда ты работаешь от рассвета до заката, все, чего ты хочешь, это забраться в кровать и спать.
Он хмурится, слегка повернувшись ко мне.
— Я не знал, что монахини так много работают, — говорит он, беря мою руку и переплетая ее со своей.
— Особенно я, — бормочу я себе под нос, поскольку уверена, что только мне приходилось работать почти вдвое больше остальных.
Он поднимает бровь, но я просто пожимаю плечами.
— Не думаю, что Сакре-Кёр известен своими справедливыми условиями труда, — добавляю я коротко, прежде чем прокомментировать. — Я удивлена, что с тобой нет охранников, — все это в попытке переключить внимание с меня.
Меньше всего мне нужно, чтобы кто-то жалел меня за все, что там произошло. Это уже невозможно изменить. И уж конечно, я никогда не хотела бы, чтобы меня считали жертвой.
— Зачем мне охрана?
— Мой брат требует, чтобы с Линой постоянно находилось не менее пяти охранников. Я полагала, что с тобой — я огляделась вокруг, прежде чем наклониться и прошептать, — в этом мафиозном бизнесе небезопасно бродить без присмотра.
— И все же ты здесь, — улыбается он, — гуляешь со мной без присмотра.
— Это другое, — говорю я, не успев додумать мысль до конца.
— Как по-другому? — он наклоняет голову в сторону, ожидая моего ответа.
Ты заставляешь меня чувствовать себя в безопасности.