- Конечно... Это так хорошо для меня! Я и думать...
- Ах, пустое! - перебил он меня. - Не поскользнитесь.
Кленовые листья прилипли к сточной решетке. Тихо и грустно журчала внизу вода. Мы опять свернули в какую-то арку и дворами прошли к центру.
Зажглись огни, и сумрак сгустился над сквером. Пахнуло прохладой с реки. Бронзовая русалка сделалась синей. Нагретые камни возвращали тепло. Цокали копыта. Неистово пахли цветы. Точно спешили скорей раствориться в отлетающем дне.
Мы зашли в "Фокстротдиле". В баре было светло и жарко. Кельнер принес пива и жареных миног. От сотрясения поставленной на мраморный столик тарелки коричневый студенистый жир задрожал, и в полупрозрачной глубине его зажглись крохотные огоньки.
- Чем вы думаете заняться после университета? - спросил Криш, стирая пальцем туман с кружки.
- Боюсь, что мои возможности весьма ограничены. Поеду преподавать куда-нибудь в Видземе.
- Ах, Видземе! Грустное ситцевое озеро. Костры на Ивана Купалу. Девушки, прыгающие через огонь... А что, если вам остаться при университете?
- К сожалению, это невозможно.
- Почему?
- У меня нет никаких связей. Да и способностями я не блистаю. Мои успехи в науках весьма скромные.
- Ну, не скажите, комильтон. Просто наука требует полной отдачи. А вам нужно еще и писать.
- Я пишу так немного. Мне удалось опубликовать лишь два рассказа и несколько небольших эссе. Очень трудно передать все, что испытываешь... Точно грозовое, раздираемое молниями облако уронит вдруг скупую холодную каплю и растает в небе!
- Но и капля способна вместить в себя целый мир. Все отражается в ней и солнце, и дюны, и пестрая толпа на пляже. Нужно лишь сохранить это отражение... Представьте себе некий волшебный сосуд, в котором можно хранить отраженные каплями картины! Мы возьмем каплю с севера и каплю с юга, мутную слезинку, и ртутный шарик термометра, и росинку с цветочного лепестка...
- Вы хотите спрятать многоликий мир в бутылку, как джинна из арабских сказок?
- Я хочу помочь вам остаться в университете.
Я задохнулся и не мог произнести ни слова. Криш смотрел на меня не отрываясь. И даже отблески люстр не дрожали в глубине его зрачков.
- Я не шучу. Вы нужны нам, Виллис, нужны мне.
- Кому это... вам? - Я спросил его тихо и трудно, стараясь унять непонятную внутреннюю дрожь.
- Вы клубок обнаженных нервов, Виллис. Природа наделила вас горьким счастьем остро воспринимать мир. Вам доступны такие взлеты восторженности и такие колодцы отчаяния, о которых мы лишь слабо догадываемся, читая Эдгара По, Вилье де Лиль-Адана или д'Оревильи. Я не шучу. Вы могли бы стать большим писателем и умереть от стужи и голода. Но я совсем не то говорю... Эдгар По тоже носил тучу, ронявшую бесценные капли. Эти капли остались на страницах его книг, а туча исчезла вместе с ним. А что, если бы кто-нибудь попытался сохранить эту тучу навечно? Вы понимаете меня? Навечно!
- Вечны лишь боги.
- Но вы мне сами сказали, что небожители говорят с нами уравнениями высших порядков! Отчего бы не попытаться?
- Речь идет о каком-то исследовании?
- Да.
- Но я не такой уж сильный математик.
- Зато вы художник с драгоценной тучей в груди.
- Таких, наверное, тоже немало.
- Но в сочетании с математическим образованием и аналитическим складом ума - это редкость.
- Отнюдь...
- Но других я не знаю, а с вами имею честь состоять в одной корпорации.
- Вы сузили круг до точки.
- И эта точка - вы. Так вы согласны?
- Еще бы! Хотя я ничего не понимаю.
- Тогда спрашивайте.
- Боюсь. Все может рассеяться, как дым.
- Банальное сравнение. Все может осесть и сублимироваться, как пена в этой кружке. Вам придется насильственно избегать банальностей. Только тогда что-нибудь может выйти. Без напряжения нам не достичь цели. Вы понимаете, о каком напряжении я говорю? Нужно попытаться выразить невыразимое. Найти новые слова для описания самых обыденных вещей. Создать символы, способные точно передать любую эмоцию.
- Каждый художник ставит себе эти цели, но никогда их не достигает.
- Потому что он делает это ради своей поэмы, скульптуры, сонаты. Вы же будете делать это ради совершенно идеальной цели, которую никто еще не смог отлить в законченные формы. Понимаете?
- Нет.
- Вы будете напрягать свои нервы и мозг ради самого напряжения.
- Но зачем?!
- Чтоб вдохнуть душу в мертвый мрамор. Знаете миф о Пигмалионе и Галатее?
- Галатея - это ваш волшебный сосуд?
- Да. А сверкающая капля - это чудовищное напряжение вашего мозга.
- Что ж, в идеале задача понятна. Но ведь это сказка, сверкающая эфемерида.
- Вы бы могли поехать со мной завтра на взморье?
- Конечно.
- Тогда я заеду за вами утром, часов в одиннадцать.
Он резко встал. Положил на столик монету в два дата и, ловко лавируя между танцующими, исчез в темном провале винтовой лестницы. Я бросился вслед. Пробежал мимо гардероба и выскочил на улицу. Она была пуста. Извозчичья пролетка глухо и мерно пророкотала по мостовой...
С моря надвигалась гроза. Солнечный свет неистово слепил. Он казался тяжелым и грозным. Веки сами собой закрывались. Вокруг было слишком много белого: виллы, песок, полотенца, чайки и нестерпимо яркие точки, лениво вспыхивающие на оцепеневшей воде.
Криш быстро разделся. Небрежно бросил одежду на песок и побежал к воде. Он и словом не обмолвился о цели нашего приезда. Все время шутил, рассказывал забавные анекдоты. Мне начинало казаться, что он вообще забыл о вчерашнем разговоре. Что ж, пусть так!..
Я тоже разделся и лег на спину. Небо надо мной синело далекое и чистое. А горизонт застилала зловещая асфальтовая завеса грозы. Чайки кричали тревожно, и над самой землей проносились ласточки, и морские блохи прыгали по песку. Гроза приближалась, и никто не мог отвратить ее. Так и война. Конечно, Криш назвал бы сравнение банальным. Но я еще не научился оживлять Галатей и думал, как все. Это на бумаге сравнение войны с грозой выглядит банально. А в жизни... Впрочем, в жизни все гораздо сложней. Грозы часто бывают благодатными, войны - никогда.
Дыхание войны чувствуется издали. Албания, Абиссиния, Испания, Китай... Это так далеко и так близко. Но небо еще синей на грозовом фоне. И тишина ощутимей в раскатах грома. У нас тишина. Она пахнет лавандой и хвоей, нагретым песком, гниющими водорослями.
На лицо легла тень. Я лениво повернул голову и увидел начищенные до блеска сапоги. В них дрожало море и пестрые купальные костюмы. Сапоги тоже могут по-своему отражать мир. Не только капли. Я поднял голову. Возле меня стоял офицер в нарядном айзсарговском мундире. Щурясь из-под руки, он смотрел на море. Колючее солнце срывалось с его ордена "Трех звезд". Орден тоже по-своему отражал мир.
Отражения ничего не отнимают от мира, не могут его исказить, хотя он и выглядит искаженным в глянце сапога и в гранях орденских звезд. А как он выглядит в нашем воображении? Каким он видится нам до обеда и после обеда? В тоске и в радости? Из окон ресторана "Эспланада" и из окон дома на улице Альберта? Говорят, что там избивают политических заключенных. Как болезненно, наверное, корчится мир в мозгу человека, которого избивают!..
Каков же он на самом деле? И где те идеальные зеркала, которые ничего не искажают? Криш говорил мне что-то о теории отражения. Надо будет поинтересоваться. Правда, я не силен в философии. Физика - другое дело. Здесь нет для меня "белых пятен". Законы отражения, преломления, поглощения. Это настоящие законы. Они незыблемы и объективны. С их помощью я могу понять сущность любых искажений. Будь то сумрачное зеркало сапога или цветные пятна в глазах близорукого человека. Но мозг... Таков ли действительно мир, каким мы его видим?
Рядом со мной на песок упал тяжелый душный китель. И солнце упало в каждую пуговицу.
- Вода, должно быть, очень теплая... А, господин студент?
Айзсарг, кряхтя, опустился на песок. Стащил сапоги, тяжело вылез из галифе.
- Передохну немного и пойду к кабинкам, - сказал он, вытирая платком шею. - Искупаться страсть как хочется... А сосны-то как пахнут! Смола вся растопилась, поди. Жарища! А вообще хорошо. На свете жить хорошо.