Цель врага была ясна: ему нужно было как можно скорее подбросить резервы и закрепить за собой контроль над всем Черноморским побережьем.
В те дни местом для разгрузки своего транспорта враг выбрал порт Ялты. Но, как видно, сама природа, само наше родное Черное море восстало против фашистов.
Море эти дни бурлило, вздымая свою могучую пенистую грудь. На помощь морю прилетел ветер „Норд” со стужей и северными туманами.
В такую ненастную погоду немцы порт Ялту для транспортной выгрузки оставили в покое и часть живого груза попытались перенести в Евпаторию.
Зная, по точным донесениям морской разведки, о замыслах неприятеля, командование торпедным дивизионом, послав три звена катеров к Евпатории, поставило передо мной задачу:
„Вражеский транспорт потопить. Конвойные корабли врага рассеять”.
Никогда раньше я не переживал мучительного беспокойства, как на этот раз. Переживали это и мои соратники в этой смелой вылазке, зная, что вражеский транспорт имеет большое значение в осаде Севастополя.
Знали мы и то, что может случиться, если пропустить транспорт врага. Поэтому я поспешил с выходом катеров в море, чтобы там, в пути проверить свои боевые расчеты и подойти незамеченным к неприятелю.
План действия был нс легок: морская мгла не позволяла подойти к врагу на нужное расстояние. Еще труднее было прорвать цепь охраны и врезаться в корабли своими торпедами.
Гитлеровский флот кое-где уже встречался с русскими черноморцами и научился блюсти осторожность.
Только поэтому, немцы вели свои караваны по Черному морю в непогодь, чтобы скрыть свои корабли в пучине морской мглы.
Как видно в такое неспокойное время погоды неприятель не ожидал нападения со стороны русских и поэтому не успел встать в боевой порядок, чтобы защитить свой транспорт от торпед.
Под покровом непогоды наши катера медленно приближались к обозначенным на судовой карте, вражеским транспортам...
— Стоп!—
Одно только слово пронеслось по отряду катеров.
Одно мгновенье и страшные взрывы потрясли морскую зыбь.
Метание торпед произошло в три приема, по сигналу первого звена.
Бурлящее море начало поглощать в свою ненасытную пасть все, что оставалось на его поверхности.
Когда на вражеском транспорте начали взрываться боеприпасы, корабли были объяты племенем огня, мы стали свидетелями дела рук своих.
Как безумные метались в огне неприятельские солдаты н матросы. Бросались в море и тут же находили себе конец.
Приказ командования был выполнен. Транспорт с боевым снаряжением к Севастополю не дошел.
• *
В каком направлении, в последующие военные дни плавал „Безымянный”, где тралировал вражеские мины тральщик „27" и какая судьба постигла оставленную мною команду торпедных катеров, я не знаю.
Знаю только, что часть из команд вышеуказанных кораблей, в том числе и я сам были списаны на сушу навсегда...
Списанные черноморцы покинули борта кораблей на второй же день стоянки в гавани Поти и немедленно были зачислены в формирующуюся часть дессантников, которые готовились в предместях города и предназначались для диверсионной работы в немецком тылу на Украине.
Сводный полк моряков и пехотинцев пройдя соответствующую пятидневную подготовку диверсионной службы, были воздушным путем переброшены вместо Украины, на территорию Крыма в Бахчисарайский район, где немцы еще вели бои с отрезанной группировкой от Севастопольского гарнизона.
Гул моторов на самолетах и шум парашютных стропил у многих из нас, не привыкших еще к таким прыжкам с воздуха, вызывал чувство обреченности, но как только наши ноги прикоснулись к земле, а это произошло рано на рассвете — мы сразу почувствовали близость родного Севастополя и радость, что нам опять придется сражаться за крепость.
S3
Громыхавшие разрывы бомб напомнили, что Сева стополь еще не покорился врагу и черноморцы начали торопить остальных дессантников, быстрее собраться в боевые расчеты, чтобы не попасть сходу под огонь врага.
Нужно было спешить парашютистам на выручку попавшим в окружение, поскольку каждая минута промедления могла принести полную гибель окруженным и самим дессантникам тем более, что наше переутомление и неопытность в диверсионной работе, давало немцам перевес над нами. Среди пехотинцев даже начались разговоры, что на суше, да еще в тылу опасность слишком велика, а с основными силами гарнизона крепости, вряд ли можно будет соединиться.
К тому-же, парашютная часть мало что могла сделать в одиночку, самостоятельно.
Все это заставило командира десса!гпжков принять решение влить своих бойцов в местный партизанский отряд, который оперировал поблизости полка.
Выбравшись из Бахчисарайских окраин, он встретился с партизанским командиром, но тот дессантников к партизанам не допустил.
Лесной главарь, почти на глазах немцев, обходным путем соединил наш отряд с группами, которые много дней под ряд вели неравные бои, находясь в окружении.
Части попавшие в окружение, переживали форменную голодовку, не имея ни пищи, ни воды. И все же, о сдаче у них никто не думал.
Обстрел с воздуха, голод, нестерпимая жажда, все это иезамедлнло отразиться и на нашем полку.
Весенняя крымская жара настолько действовала на голодный организм, что казалось и на самом деле безвыходность в создавшемся положении и, что подходит конец... но, конец пришел на много позже.
Безостановочное движение и маневренноегь в кольце подразделений, настолько переутомило солдат, что последние начали валиться с ног и тут же засыпать мертвым сном, теряя всякую предострожность.
На 12-й день после приземления, ходячим асом заболел и я сам. Меня валило с ног и теряя равновесие я падал на землю, уже уснувшим. На этот раз на воинов надвинулся враг сильнее пули или снаряда. Сон в буквальном смысле сковывал все тело, туманил рассудок.
Выкроить для сна хатн часок времени нс было. Спали на ходу. Многие не выдерживали этого состояния и кончали сами с собой, последним зарядом своей винтовки.
Однажды, в часы сноморительных минут, когда я всеми силами боролся с этой сонной агонией клонившей меня к земле, я пробудился от сильного взрыва разорвавшегося рядом снаряда. Рядом со мной лежал офицер. Нагнувшись к нему, я услышал тихий голос:
— Ох, не могу... Силы покидают меня... Боже, возьми меня раньше, чем сапог врага переступит мою грудь... —
Изо рта офицера струйкой бежала кровь и я подумал: ведь впервые присутствую возле умирающего сухопутного офицера?
— Пристрелите меня, — шептал он. - Мне тяжко... Выдавливая звуки, артиллерист звал смерть: — нс дайте
мне видеть гитлеровцев, я честно сражался за Россию. —
Офицер приподнялся, но тут же упал, его глаза уже застилало смертным туманом.
Я взял его за руку... Рука была упругой. Он был еще живой. Взглянув в мое лицо он сомкнул свои веки и последние слезинки смочили его пожелтевшие щеки.
Его взгляд напомнил мне что то очень знакомое, близкое... Потом, жгучая мысль огнем обожгла рассудок. связки моей гортани перехватила сухота, мой рот открывался, но не выспускал никаких слов.
— Николай... — крикнул я. — Николай!..
В офицере я узнал своего родного брата...
В мгновеньях, перед глазами встало далекое, далекое... домик спрятавшийся в кустах черемухи. На терас-се, мать разливает чай. У мамы, лицо не высыхает от слез. И, хотя она прячет слезы платком, но мы видим ее скорбь. На следующий день, ее сын, а мой брат Николай уезжает в Москву на службу военную... Настал и последний день. Мама не оторвется от груди Николая... Потом... потом вокзал... поезд скрылся из глаз. Вот, словно оторвалось, что-то от нашего сердца, в нашем домике... Брат, сначала писал. Потом перестал. Письма его для матери были праздником. В СССР свой закон. Раз государство взяло у матери сына, сын должен забыть и своих родных... Через три года пришлось и мне покидать мать... В течение долгих лет искал я встречи с братом. Мама писала мне, что Николай один раз, на очень короткое время приезжал домой, но больше она его не видала... Нс видел и я... пока вот, здесь, на родной земле, пропитанной кровью своих синовей, политой слезами своего народа, и потоптанной ногами немецких варваров, я наконец увидел своего брата.