Это была победа совместная — флота и наземных войск. Но она дорого обошлась и матросам и солдатам, защищавшим базу флота на Юге.
Инкерман, как таковой в последнюю войну, большой роли не играл и защита, как и нажим со стороны врага последнего, не были столь важными, как сама крепость Севастополя.
Этот древнейший крымский городок, по турецким сведениям, имел не менее трехтысячной давности.
Каждый уступ его скалистых стен, сотни и тысячи раз орошались человеческой кровью.
Древнейшие греческие поэты и географы с ужасом рассказывают в своих поэтических стихах о неприступных скалах Инкермана. с которых Скифы сбрасывали вниз головами пленных мореплавателей — греков.
Он в те времена ни кем не был покорен и как-то совсем случайно был взят только Диофантом, знаменитым полководцем того времени Митридата 4-го царя Пон-тийского.
* *
Защищая крепость, надеясь только на свои силы, Севастопольский гарнизон опасался одного: чтобы само
начальство в последнюю минуту нс сдрейфило, что позднее и случилось.
Немецким многочисленным дивизиям, при всей их технике, никогда не удалось бы отбросить в скалы Хер-соиеса войска обороны, если бы последние имели в своем распоряжении хотя бы одну эскадрилью самолетов.
Штурмующему врагу давала перевес над нами исключительно герингская авиация, которая беспрепятственно хозяйничала в воздухе. И только благодаря этому воздушному хозяину все попытки нашего командования — теснить врага от стен города — нс привели ни к чему.
Немцы укрывшись за крышей горных склонов от огня артиллерии, с помощью своей авиации задержались.
Мой отряд растрепанный боями, пополнился разношерстным составом. Матросов в нем осталось очень мало и он должен был влиться в минометный батальон, стоявший левее Малахова Кургана.
Разместившись на трех танкетках и одной бронемашине. вошедший в состав минометчиков, мой отряд тронулся на оборонительную линию, именовавшуюся условно — под номером 9.
Прислонившись к холодной броне машины я не верил, что враг сильнее нас, что он может сломать оборону города, но когда добрался до места назначения и разместил отряд по огневым точкам, мне стало ясно, что Севастополь, так или иначе, удержать сил не хватит, что целостной обороны, как и прежде нет и что. не смотря на задержку врага под городскими стенами, успехи всс-же на его стороне.
Тогда я ясно увидел нашу заброшенность, одиночество, в которое бросила нас всесильная Москва, отказав Севастополю в помощи не только живой силой, но и медикаментами, боеприпасами и продуктами, не говоря уже о самолетах.
Кремль сознательно отдавал и город н его гарнизон на гибель. Ведь каждому было ясно, что горсточка русских солдат, перед целыми вражескими полчищами, как бы вынослива не была, устоять не могла.
И даже партизанам Папанина было запрещено идти нам на помощь.
Мировая общественность уже знает о героике русских воинов защищавших от фашистов Сталинград. Одессу, Севастополь, иные города нашей родины, знает о Белгородском и ином окружении. Она восхищается мужеством наших воинов. Но историки еще не написали, какой ценой для русского народа давалась эта победа и сколько она взяла ненужных солдатских жертв, благодаря только бездушию и безалаберности в „стратегии” Верховного командования СССР.....
Неволя, в которой очутился снова Российский народ после войны, не стимулировала чудовищных потерь русских солдат, как и самой победы над врагом.
• *
Прикрываясь авиацией, вражеская артиллерия возобновила интенсивность своего огня и дала возможность дивизиям Эс-эс перейти к шту рму крепости.
Продолжавшийся десятичасовой бой у стен города всс-же не дал врагу того, что он ожидал.
Понеся большие потери, гитлеровцы прекратили наступление и инициативу штурма крепости передали своей авиации.
На рассвете следующего дня, для Севастополя настал „страшный суд”.
Воздушные хищники Гитлера с бреющего полета бросились на город, забросав буквально все точки обороны бомбами.
От этой бомбардировки с воздуха обороняющиеся понесли больше потерь, чем от обстрела артиллерии и другого оружия.
Воздушный враг заставил черноморцев отступить и навсегда отказаться от контр-атак.
Отход этот был последним и непоправимым для севастопольцев в 1942 г.
Что еще могли предприять черноморцы, если они уже знали, что оба их военноначадьника, генералы Волков и Греков, сражаясь до последних сил. пали смертью храбрых на поле брани?
Через два дня каждому стало ясно, что все идет к
краху.
В эти дни политруками начал распространяться среди солдат приказ генералиссимуса Сталина, гласивший:
„В плен никому не сдаваться, так как это считаю изменой социалистической родине и Советскому Правительству”.
Но самострелов не оказалось даже среди ярых сторонников коммунизма. Пример начал показывать бригадный комиссар А. Чирков. Видя и свою близкую гибель, этот комиссар заставлял солдат и матросов друг друга уничтожать, если не окажется последнего патрона для себя.
В принуждении защитников крепости к самоуничтожению, Чирков оказался не одинок, у него нашлись и здесь, на краю гибели сторонники, которые как и он, обезумевши перед страхом гитлеровского плена, призывали к самоубийству.
Один из таких политруков, каким то образом умудрился даже выпустить летучки, в которых сообщал, как он, будучи на Украинском фронте видел, когда один из гвардейцев, в самый критический момент выкопал окопчик, лег в него и сорвав с гранаты кольцо, подорвался вместе с группой красноармейцев, но нс отдался живьем неприятелю.
Более трезвые солдаты не верили в эту летучку и доказывали колеблющимся, что такая смерть не образец героизма, что такую смерть над собой могут учинять только фанатики-коммунисты, которые в одинаковой степени боятся и Гитлера и своего „вождя”.
И если такой гвардеец и был на самом деле, то пропаганда политкомнссаров для него оказалась сильнее его совести.
При обороне Севастополя не мало погибло солдат н матросов, но ни один из них не походил на комсомоль-ца-гвардейца. Они умирали за родину, но не за Сталина.
Призывы политруков заставили и меня глубоко -призадуматься. Что выбрать — плен, страданье в плену фашистов или смерть от своей руки.
I
Ведь кончать самоубийством, нн родина, ни мой народ меня не призывал. Родина призывала защищать ее. Только защищать. А когда не стало средств и сил это делать... зачем же умирать? За кого? За Сталина?.. Ведь только он один, да его приспешники требуют нашего самоубийства.
Кто-же должен тогда попасть в плен?.. Слабые духом, не решившиеся пускать последнюю пулю в себя... Нет, гвардейцу* надо было добывать себе волю не послушанием приказу, а своей силой, волей, в равной степени как у гитлеровцев так — и у диктатуры Сталина... И мне, как командиру позорно перед своими подчиненными следовать примеру гвардейца...
Убедив себя именно с этой стороны, я не задумываясь больше отверг все доводы политруков н доказал своим товарищам, что в смерти этого гвардейца никакого геройства нс было. Умирать только по приказу Сталина граничит с сумасшествием. И если нам выпала доля такая — плен, то надо испить свою чашу до дна.
• •
Молчавшая долгое время осадная артиллерия, между Лабораторной балкой и Лотовым оврагом, до самой Килем низменности, идущей к Южной бухте, снова заговорила, одновременно с бомбардировкой с воздуха Малахова Кургана, лишив Севастопольцев последних укрытий.