Море
Если я опаздываю, Таня кидает почту в большой картонный ящик рядом с дверью. В понедельник утром меня разбудил голос моего соседа снизу. Евгений моложе меня, но лицо его, обрамленное щетиной и бородой, выглядит старше. Невысокий, со смешным акцентом приграничных районов западной области страны, – там он провел первый десяток лет жизни. С тех мест у него осталось несколько интересных историй и пейзажей, которые он от случая к случаю рассказывает и показывает знакомым. В пятницу вечером мы обменялись чтивом. Взамен на несколько старых газет, я одолжил ему одну из немногочисленных принадлежащих мне книг – роман Дина Кунца, украденный мною с полки для обмена книг еще в студенческие времена. Судя по выражению лица моего товарища, книга ему понравилась, и он готов был предложить мне несколько десятков купюр, дабы оставить её у себя. Но я заранее не был против. – В следующий раз могу предложить тебе Ремарка, – говорю я сонно. Мне хочется попросить Евгения, чтобы тот сделал мне кофе. Но отказываюсь от затеи, как от заведомо проигрышного варианта. Тем временем будильник в моей комнате вовсю разошелся, набрав максимальную громкость звучания. Парень передал мне книгу, предусмотрительно поставив ногу на порог. Я попросил его оставить мне газеты до вечера, тем самым впервые нарушив условия договора. Он согласился, и я поспешно закрыл за ним дверь. Кухня находится со стороны утреннего солнца, поэтому в раннее время тут всегда светло. Не включая радио, я поставил на газовую плиту чайник. В микроволновке согрел завтрак. В комнате отключил уставший будильник. В газетах, оставленных мною до вечера, я, кроме прочего не успел дочитать статью об уровне комфорта проживания птиц в разных городах. Несмотря на нелепость, затея такого исследования показалась мне интересной. Кирпичи, с которых построили большое здание напротив, кто-то разрисовал надписями о свободе выбора. “Почему они никогда не пишут на стенах «нельзя писать краской на стенах» или «я несу всякую чушь»”? – задаю как-то вопрос одному человеку старшего возраста. Но тот не отвечает мне, рассказывая вместо этого информацию о тайных собраниях людей вначале девяностых годов позапрошлого века. Я был обескуражен тем, что несколько следующих месяцев мне придется читать старые, всем хорошо известные лозунги, от которого никакого проку. На улице сухо, что хорошо просматривалось сквозь большое окно кухни. По радио в это время рассказывают новости, но я решил послушать, как звучит завтрак. С дома напротив вышел мужчина – как раз в тот момент, когда я подкурил. Держа телефон возле уха, он комментировал сложившуюся ситуацию, матерился на глупцов, не дающих спать ночью. Затем сообщил, что выезжает. Или съезжает – я не расслышал. Слушая этого человека, я зажег кончик сигареты. Тихо, используя спичку. Нескольких тяг мне хватило, чтобы понять – курить не хочется. Ранее, в четверг вечером Таня пришла и сказала, что у меня на кухне воняет сигаретным дымом. Я парировал тем, что это не наихудший запах. – И курю я редко, – добавил. Девушка согласилась, но окна открыла. Она чувствовала себя взволновано, предположил я в тот вечер, делая выводы на основании её жестов и слов – коротких и медленных. Таня смотрела на мои детские фотокарточки. Смеялась с недовольного лица мальчишки, который уже в то время не желал попадать в объектив фотокамер. Мальчик стоял под небольшой сосной, запах которой чувствовался даже через фотографию. – У нас тогда был пленочный фотоаппарат, – вспоминаю я. – Мне нравилось смотреть на коричневую ленту со снимками и представлять, как на самом деле будет выглядеть проявленная фотография. – У нас тоже такой был. Кажется, он все еще работает, – делится Таня. В пятницу утром она закрыла окна, приготовила яичницу, сделала салат и стала рассказывать. – Секс на завтрак? – улыбаюсь я. – Секс вместо завтрака. Я смотрел на лицо, щуря глаза, она – за окно. За окном солнце и кирпичный дом. После упоминания будильников и поэтов в разговоре, Таня рассказала, что последний её рассказ готов – тот самый, о яичнице на завтрак. Я искренне радовался за подругу. В субботу после обеда я радостно обнаружил, что накопленных денег хватит на новый проигрыватель виниловых пластинок, собрание лучших песен группы из начала двухтысячных. И на продукты останется, прикинул я. Спустя час за окном кто-то много кричал. Толпа людей громко бросалась ценностями, которые заведомо придуманы человеком для размышлений в одиночестве – выбор, счастье, свобода, завтрак, семья. Помимо этого они бросали вещи. В окна, стены, двери. Но никто не собирался открывать им, никто не отзывался на дурацкий стук в двери выходного дня. Кто-то кинул несколько десятков яиц в лобовое стекло автомобиля, оставленного в непредназначенном для парковки месте. В воскресенье утром по радио сказали, что ситуацией воспользовались «нечистые на руку» люди – было ограблено несколько магазинов в городе. В большинстве брали одежду и технику. Рыбные консервы в эфире не фигурировали. Это успокоило. Около полудня дым вяло ползал по тротуару, на котором валялось много неубранного мусора. Что-то неопределенное догорало. Может, соседи решили спалить старый диван. Может, в гневе протеста, его кому-то сожгли. Вечер принимал свою смену, когда стало известно о гибели молодой женщины – та оказалась не в том месте, не в то время и не с той надписью на кофте. Кому-то не понравилась цитата Гёте. «Нет рабства безнадежней, Чем р