ятков купюр, дабы оставить её у себя. Но я заранее не был против. – В следующий раз могу предложить тебе Ремарка, – говорю я сонно. Мне хочется попросить Евгения, чтобы тот сделал мне кофе. Но отказываюсь от затеи, как от заведомо проигрышного варианта. Тем временем будильник в моей комнате вовсю разошелся, набрав максимальную громкость звучания. Парень передал мне книгу, предусмотрительно поставив ногу на порог. Я попросил его оставить мне газеты до вечера, тем самым впервые нарушив условия договора. Он согласился, и я поспешно закрыл за ним дверь. Кухня находится со стороны утреннего солнца, поэтому в раннее время тут всегда светло. Не включая радио, я поставил на газовую плиту чайник. В микроволновке согрел завтрак. В комнате отключил уставший будильник. В газетах, оставленных мною до вечера, я, кроме прочего не успел дочитать статью об уровне комфорта проживания птиц в разных городах. Несмотря на нелепость, затея такого исследования показалась мне интересной. Кирпичи, с которых построили большое здание напротив, кто-то разрисовал надписями о свободе выбора. “Почему они никогда не пишут на стенах «нельзя писать краской на стенах» или «я несу всякую чушь»”? – задаю как-то вопрос одному человеку старшего возраста. Но тот не отвечает мне, рассказывая вместо этого информацию о тайных собраниях людей вначале девяностых годов позапрошлого века. Я был обескуражен тем, что несколько следующих месяцев мне придется читать старые, всем хорошо известные лозунги, от которого никакого проку. На улице сухо, что хорошо просматривалось сквозь большое окно кухни. По радио в это время рассказывают новости, но я решил послушать, как звучит завтрак. С дома напротив вышел мужчина – как раз в тот момент, когда я подкурил. Держа телефон возле уха, он комментировал сложившуюся ситуацию, матерился на глупцов, не дающих спать ночью. Затем сообщил, что выезжает. Или съезжает – я не расслышал. Слушая этого человека, я зажег кончик сигареты. Тихо, используя спичку. Нескольких тяг мне хватило, чтобы понять – курить не хочется. Ранее, в четверг вечером Таня пришла и сказала, что у меня на кухне воняет сигаретным дымом. Я парировал тем, что это не наихудший запах. – И курю я редко, – добавил. Девушка согласилась, но окна открыла. Она чувствовала себя взволновано, предположил я в тот вечер, делая выводы на основании её жестов и слов – коротких и медленных. Таня смотрела на мои детские фотокарточки. Смеялась с недовольного лица мальчишки, который уже в то время не желал попадать в объектив фотокамер. Мальчик стоял под небольшой сосной, запах которой чувствовался даже через фотографию. – У нас тогда был пленочный фотоаппарат, – вспоминаю я. – Мне нравилось смотреть на коричневую ленту со снимками и представлять, как на самом деле будет выглядеть проявленная фотография. – У нас тоже такой был. Кажется, он все еще работает, – делится Таня. В пятницу утром она закрыла окна, приготовила яичницу, сделала салат и стала рассказывать. – Секс на завтрак? – улыбаюсь я. – Секс вместо завтрака. Я смотрел на лицо, щуря глаза, она – за окно. За окном солнце и кирпичный дом. После упоминания будильников и поэтов в разговоре, Таня рассказала, что последний её рассказ готов – тот самый, о яичнице на завтрак. Я искренне радовался за подругу. В субботу после обеда я радостно обнаружил, что накопленных денег хватит на новый проигрыватель виниловых пластинок, собрание лучших песен группы из начала двухтысячных. И на продукты останется, прикинул я. Спустя час за окном кто-то много кричал. Толпа людей громко бросалась ценностями, которые заведомо придуманы человеком для размышлений в одиночестве – выбор, счастье, свобода, завтрак, семья. Помимо этого они бросали вещи. В окна, стены, двери. Но никто не собирался открывать им, никто не отзывался на дурацкий стук в двери выходного дня. Кто-то кинул несколько десятков яиц в лобовое стекло автомобиля, оставленного в непредназначенном для парковки месте. В воскресенье утром по радио сказали, что ситуацией воспользовались «нечистые на руку» люди – было ограблено несколько магазинов в городе. В большинстве брали одежду и технику. Рыбные консервы в эфире не фигурировали. Это успокоило. Около полудня дым вяло ползал по тротуару, на котором валялось много неубранного мусора. Что-то неопределенное догорало. Может, соседи решили спалить старый диван. Может, в гневе протеста, его кому-то сожгли. Вечер принимал свою смену, когда стало известно о гибели молодой женщины – та оказалась не в том месте, не в то время и не с той надписью на кофте. Кому-то не понравилась цитата Гёте. «Нет рабства безнадежней, Чем рабство тех рабов, Себя кто полагает Свободным от оков». Я не вразумил причину, по которой следовало носить кофту с такой надписью. Кто-то, видимо понял, но немного не так, как следовало. Эта весть разочаровала меня, и я выключил радио. Если я опаздываю, Таня кидает почту в большой картонный ящик рядом с дверью. В понедельник утром я опаздывал. Звук сирены автомобиля скорой помощи застал меня врасплох, когда я надевал рубашку. Это привело к паузе в моих движениях. Потом я начал торопиться и забыл газеты, оставленные Евгением. – Октябрь, – говорит он мне недавно, – месяц литературы. Мы встретились возле подъезда. Парень красил лавочку, а я рядом курил. – Нестабильность заполняет собой все, даже столбик термометра. Особенно в последние годы. Особенно столбик. Пока вечером готовится ужин, в новостях прогнозируют самую холодную зиму в истории. И так каждый год, – говорит он, медленно размазывая красную краску. Мне понравилась его мысль. – Впрочем, – отвечаю, – в прошлом году не прогнозировали. – В этом точно спрогнозируют. – Странно, что ты заговорил об этом в апреле. Давай помогу. В девять часов утра понедельника я был в семнадцати минутах от работы. Улицы замусоренные, малолюдные. Количество автомобилей сократилось больше чем на две трети. На остановке мне повстречалась женщина в платье. В руках она держала нераскрытый зонт. Я подумал, что ей хочется уехать из города, но чемодана при себе она не имела. Это создавало вопросы. На одном из автомобилей кто-то нацарапал надпись, но разобрать её, не останавливаясь, мне не удалось. Было грустно смотреть, как над городом рассеивался дым после неудачных выходных. Лица немногих прохожих выглядели так, будто они застряли в канализационном люке и не могут выбраться. Как застревает обед между зубами. Как человек на работе. Чем выше солнце поднималось в своем движении по часовой стрелке, становились видимыми способности незнающих границ людей. Выбитые стекла автомобилей, квартир и даже аптек. Сломленные лавочки на остановках, разрисованные стены домов, вытоптанные зеленые лужайки, затоптанные недавно выбеленные бордюры. Сожжённые плакаты, вывески, вещи, слова, шины. В своем обращении мэр города скажет, что детские сады, школы и другие учебные заведения откроются на следующей недели. Он будет изображать гнев и разочарование, когда этого будет требовать текст. Расскажет о примерной сумме ущерба, выделив при этом количество пострадавших людей. В том числе морально. Ничего неверного в его словах не будет. Но, кажется мне этим утром, он подумает «все могло сложиться куда хуже». Но лишь когда я увидел, что хлебный магазин, расположившийся напротив магазина рыбных консервов, закрыт, мне стало понятно, что в городе действительно что-то изменилось. Тем не менее улица, на которой расположились оба этих магазина, осталась почти нетронутой. Лишь несколько слов на стене пятиэтажки – все тех же, о том же. На случай, если потеряется память, я написал себе записку с важными данными и прикрепил её к дверце холодильника несколькими магнитами. Там, кроме места работы, записан домашний адрес Тани и несколько слов о том, что мне повезло иметь такого предусмотрительного себя. Последнее было шуткой, которая, вероятно, подбодрит меня в случае потери памяти. Кто-то пел. Я то ли слушал, то ли слышал. Не разобрать. Ящик был пуст. Таня не приходила. Рыба осталась на двери. Этим утром я впервые был рад ей и даже поздоровался. – Редко встречаю людей, которые говорят с рыбами, – говорит женский голос. Я застигнут врасплох. Чувствую себя неловко. – Я тоже. Кроме себя. Ведь себя я часто встречаю, – отвечаю. – Хотелось бы реже? – Хотелось бы. – Я проспала, – говорит Юля. Мы вошли в магазин. За выходные тут собралось немного пыли. Девушка нажала на кнопку выключателя, и в помещении загорелся яркий желтый свет. – Наверное, сегодня будет дождь, – говорит она. – Наверное, нам бы этого хотелось. Юля покупает две банки консервов по средней цене. – Я так понимаю, перерисовывать рыбу мы уже не будем? – спрашивает девушка перед уходом. – Верно. До полудня никто не посетил магазин. Я включил радио, дабы не разбавлять тишину постукиваниями пальцев по столу. Песня, звучащая в эфире, была мне незнакома. Но понравилась. О песке, ракушках. Я волновался. Написал Тане несколько сообщений. Однажды позвонил, чего никогда ранее не делал. Но ответа не последовало. По радио мужской голос пел про шоколад для Мэри. Здесь я внезапно вспоминаю, как рядом идущая девушка читает мне стихи наизусть. Я не могу вспомнить ни лица, ни имени её. Лишь то, как мы поднимались по лестнице, она шагала по левую руку от меня и, казалось тогд