Море
Будь-бы это морем, то слизывало б серые песчинки с пальцев моих ног и зализывало трещинки на пятах. Но лишь ржавая вода шумела; вместо ракушек раковина. Я повернул ручку в разные стороны, но течь не прекратилась. Посыпал солью. Ушла треть пачки; пришел дождь. Принес в нагрудном кармане запах асфальта и аромат свежего хлеба. Кирпичи, с которых построили большое здание напротив, потускнели, обернувшись в тона океанического дна, которого я никогда не видел – ровно как и глади, сверкающей под восходящем солнцем. Разве только в детских снах про воду и кино. Насквозь мокрое платье напрочь отказывалось отлипать от тела молодой девушки, что неуклюже, в бегах, роняла ноги в лужи. Это происходило под моим окном. Прежде чем забежать в подъезд, она несколько раз безуспешно смахнула волосы с лица. Каждый раз по её приходу в окне четвертого этажа, что сразу под крышей, включается свет. Раньше – никогда. Это я уже заметил. Торгуя рыбными консервами, я сомневаюсь, удастся ли мне увидеть прилив. Приходится приходить на работу каждый день. Уходить тоже надо, и особенно не нравится мне это зимой. Никак не получается накопить на новую куртку, а старая не согревает. Здесь я впервые заметил, что женщины открывают дверь по-особенному, немного передерживая её нараспашку. Не то пытаются проветрить помещение, не то присматриваются. Недавним вечером ко мне на работу вошла женщина лет тридцати с небольшим, если верить чертам светлого её лица, по котором раскинулись волосы, походившие на лампу настольную. Не то свет так упал, не то взаправду настолько яркими они были в тот вечер. Еще она была чуть повыше меня – сантиметра на четыре. Или шесть. – Доброго времени, – говорит. – Здравствуйте. – «Хлебный» напротив уже закрыли. Все никак не могу разобраться, нравится ли мне этот магазин. Окна большие очень, солнце несколько часов в день отражается в глаза прохожим. Открываются они на час позже, что, есть вероятность, вызывало у меня некоторую волну зависти поначалу. Зато пироги с малиновым джемом в «Хлебном» напротив есть всегда – это подталкивает меня симпатизировать. Кроме прочего приходит на ум потолок цвета Октябрьской революции в помещении уже закрытого к тому часу магазина, но я предпочитаю мир. – Я знаю, – отвечаю. Действительно, кому же еще тут знать, когда они запирают дверь и уходят домой. Или не домой, а в театр. Или в бар. Женщина посмотрела на меня. Потом на рыбные консервы и снова на меня. Появилось чувство, что нас сравнивают. Обидное сопоставление, но я стерпел. И промолчал – не моя очередь. – Какие из них самые лучшие? Примерно в это время я обратил внимание на ноги. Мне показалось уместным видеть их каждый вечер. – «Арктика», – отвечаю. – Почему? – Почему? – переспросил я с должной интонацией. – Да. – Там Аркаша работает. И он не всегда пьян на работе. – Аркаша? – переспросила она с должной интонацией. – Брат одноклассника моей бывшей подружки. Или наоборот. Я запутался. – А подружка где работает? – спросила женщина в бордовой кофточке. – Можете взять еще вон те, – показал я большим пальцем на несколько консервных банок. – Там несколько марок. Это усложняло работу. – Самые дешевые, – сказал ей. – Не жалко выбросить? – спрашивает. – Если только Вы достаточно зарабатываете, – отвечаю. – Почему же тогда? – Они понравились бы моей кошке, будь бы она у меня. – Аргумент слабый, не находите? – Потерял поиски. – Как можно? – А как нельзя? – Много вопросов. Здесь есть куда присесть? – Мы не берем посетителей на ночь, – мило улыбаюсь и открыто посматриваю на часы. – Жаль. – Вам негде спать? – Вероятно, – приуныла моя собеседница. И я с ней. – Обидно, что такое бывает, – поддержать пытаюсь. – Можно мне побыть здесь до закрытия? – спрашивая, она совсем отвлеклась на банки, но украдкой держала внимание на мне. – Можно. Вы любите молоко? – ерзаю на стуле. – Я? – стирает подошвы кроссовок об пол. – Вы. Пытался завести диалог, который вроде как вязался, но не начинался. Казалось, я ввязался. – Почему Вы спрашиваете? – Зачем отвечать вопросом на вопросом, причем так нелепо? – ухмыляюсь я. – По-Вашему, это нелепо? – она делает дельное удивление на лице. – Ну. Вот опять. Мне не совсем нравилась река, по которой плыл бумажный корабль нашего диалога. Тут только карась и щука. А хотелось женщину. – Не люблю молоко. – Но определенно употребляете, – вроде как подначиваю собеседницу любить, а вроде обычно беседую. – Героин? – Молоко. – Нет. – А героин? – Аналогично. Мы будто разыграли партию в настольный теннис, и, кажется, я вел в счете. Минимально. И это было опасно. – А вы? – спрашивает, посматривая в окно. Вернее в стекло, отображающее наши лица и окружающую к ним декорацию. – Это не изобретательно, – говорю. – Пить молоко? – удивляется. – Пить героин. – Очень даже, задумайтесь. После секундной паузы в помещении зазвучал короткий хохот. Я начал размышление, которое очень быстро свелось к эротике, отчего пришлось прекратить. Над нами пролетел самолет. Взмаха его крыльев достаточно, чтобы дотянуться до космоса, только он не машет. – А Вы в метро бывали? – женщина поглаживает цветок на груди, вшитый в бордовую кофточку, на которую утром брызнули хорошими духами. – Нет, – отвечаю, размышляя про космос, самолет и эту комнатушку с запахом акации внутри. Новым. – А в большом городе? – Насколько большом? – Относительно. – Относительно жирафов или столицы Ирландии? – Нравится Дублин? – интересуется. Или пытается интересоваться. Или пытается изобразить заинтересованность. – Понравился б. – И что ж, даже проездом не доводилось? – В Дублине? Нет. Я был не совсем откровенен с ней, ибо этот, относительно экватора северный город не мог не нравится мне, читавшему «Улисса». Тем временем хотелось спать. – Я возьму «Арктику». Аркаша, наверное, нормальный мужик. – Хорошо, – я не возражал.