Море
– Секс на завтрак? – Секс вместо завтрака. Я смотрел на лицо, щуря глаза. Она - за окно. За окном солнце. – И что? – продолжаю вопросы. – Снег тебе к лицу, – говорит женщина, чьи темные волосы расползлись по плечам. – Не люблю снег. – Это не мешает тебе любить яичницу, – она делает два легких шага, приблизившись ко мне. Я же роняю ноги на маленький коврик возле дивана. – И что же, яичница мне тоже к лицу? Расстояние между мной и женщиной измеряется коротким столом, длинна которого доподлинно неизвестно, покуда не мерял его никто. Скорее всего, он не больше слона, но не берусь утверждать, ибо не видел слонов. Мы по разные стороны этого стола. По одну сторону стены, в одной комнате и разных мирах. – Что он выбрал итоге? – Кто? – Герой твой. Секс или завтрак? – А что выбрал бы ты? Она опирается на подоконник, так что локти её касаются двух небольших вазонов, цветущих не в тот день. Лицо её, светлое и теплое, скрывается от меня. – Яичницу, разумеется. – Разумеется? – она вскользь улыбается солнцу. Коротко, будто боится, что эмоции не хватит выдержки. На белой футболке, подчеркивающей фигуру женщины, я смог разглядеть узоры вчерашнего лета. Но уверенности в этом мне следует занять. Хотя-бы тысячу, до среды. – Мне нравятся твои волосы, развиваю новую тему. Не так удачно как инфраструктуру литературы, конечно. – Спасибо, – принимает она комплимент и отворачивается от стекла. Если б летящая мимо бабочка зацепила её подбородок крылом, нам бы пришлось его пришивать. Я и сам чуть было не порезался. – Ты тоже ничего, – добавляет она. Девушка смотрит то ли на меня, то ли на листья за моими плечами, нанесенные кем-то на желтые обои. Я поглядываю то на футболку её, то на ноги. Иногда сворачиваю взгляд к фотографиям на стене, из которых никто мне улыбаться не собирался. Я решил собраться. – О чем поет твой будильник? Еще два шага, и она приблизится на расстояние дыхания, проникнет в легкие. Я этого опасаюсь, не зная, как спасаться в таких жизненных случаях. – Не поет. – А поэты? – киваю я в сторону сборников русских стихов. – На полках, – смотрит на меня девушка. – Больше не пишут? – удивляюсь. – Пишут больше, – делится. – Почему же на полках? – Читают меньше. Позже, около девяти часов утра, солнце горело. Ярче фонарей вечерних и ламп настольных. На рекламной табличке, написанной выдохновленными людьми, чья писательская карьера завершилась не начавшись, я прочитал о тепле, комфорте и разных размеров матрацах, готовых принять меня любого. Принимали меня любого и в хлебном магазине – тут тепло и в июле и в феврале, независимо от толщины одежды. – Вам пора бы открываться к восьми, – говорю я. – Зачем? – спрашивает девушка. Несмотря на грубоватые черты лица, она не отталкивала – может быть, благодаря длинным черным волосам. Еще, быть может, из-за красивого голоса. – Мне было б легче приходить на работу, – отвечаю откровенно ей. Параллельно думаю о малиновом джеме в пирогах, которые она дает мне в небольшом бумажном пакете без ручек – неудобно, зато пальцы облизывать не приходится лишний раз. – Нет, – категорически звучит ответ с другой стороны прилавка. Глаза у девушки большие, немного светлые. Благодаря табличке на левой её груди, я знаю имя. Рядом лежит газета, которую я, на правах посетителя, могу рассматривать. Там, внутри, на сероватых страницах, кто-то попытался напечатать красивым шрифтом жизнь Советского Союза, которую, по мнению автора, довелось проживать миллионам людей. Журналист, кроме прочего, говорит о церкви и Боге в ней, выделяя понятия «структура» и «храм Божий». Приводя примеры, он рассуждает о влиянии властей на веру. Вместе с этим, на страницах напечатано несколько интервью неизвестных людей, дабы подчеркнуть правдоподобность общей картины, в которой жизнь советского человека, как говорится на обложке, написана «без красок и украшений». – Я бы подобрал получше заглавные слова, – киваю на газету. – Например? – «Я, Петр и социализм», – говорю. – Ну уж нет, – улыбается девушка, расправляя рукава рубашки. Я стою молчу. На моем рабочем столе такая же газета. Прочитанная. Рядом с ней лежит книга чешского писателя, дочитанная мною к первому четвергу прошлого месяца. Он берется за рассуждения о бессмертии в романе, главный персонаж которого появляется по нелепой случайности. А затем убивает одну из героинь – то ли для подтверждения своих теорий, то ли наоборот. Временами я думаю о бессмертии, иногда о Аньес и её окружении. – Как твои дела? – спрашивает девушка, заворачивая пирог в бумагу. – Я опаздываю на работу уже дольше часа, поэтому там закрыто. А почему мы говорим «пирог» вместо «булочка»? – Да, я видела таблицу на закрытой двери. «Перерыв пять минут» – очень остроумно. – Нет. – Беспокоишься, что кто-то утром останется без консервов? – Беспокоюсь, чтобы меня не уволили, ибо нигде больше не найду такой работы. Улыбается она красиво. Вероятно, долгое время тренировалась, прежде чем пойти работать продавцом. Я спросил, но ответа не последовало. В помещение зашел незнакомый мне мужчина. Лет сорока, может моложе; в черном костюме без галстука и бабочки он смотрелся немного нелепо, немного неплохо. Вероятно, впервые тут – много смотрит, ничего при этом не выбирая. – Что-то подсказать? – спрашивает девушка с именем на табличке «Юлия». Запах одеколона разбавил атмосферу магазина. – Подскажите, – говорит. Поправляет короткие светлые волосы, поглядывает на собственные ботинки. И на мои тоже. – Посмотрите на витрину. Я тихо улыбаюсь. Мужчина замечает это и приходит в замешательство. Но смотрит на витрину. – Так почему? – спрашиваю Юлю. – Что? – Почему мы говорим «пирог», если это самая обычная булочка? – Не знаю. Пирог побольше. – Эти побольше? – Не знаю. Существуют поменьше, надо полагать. Фартук, одетый поверх её рубашки, гласит: «Хлеб. И только». Я улыбаюсь. Она удивляется. – Можно мне две буханки? – говорит мужчина. – Белого? – Нет. Май на улице был приветлив. Продавщица прилагала усилия, дабы поспевать за ним. Она достала с верхней полки огромную буханку черного хлеба, нашла для него подходящий пакет и озвучила цену. – Я врач по профессии, – говорит девушка. Не знаю почему она сказала это именно тем утром, но именно тем утром она и сказала это. Мужчина, подыскивая мелкие купюры, отметил: – Думаю, это трудно. Голос у него куда моложе его самого, мягкий и расхлебанный – совсем как одежда. Тем временем внутри появляется женщина; она с большим пакетом и короткими черными волосами частая посетительница не только хлебного, но и консервного напротив. – У Вас на двери кто-то нарисовал рыбу, – обратилась она ко мне. – Это не трудно, – говорит девушка, которую предположительно зовут Юлией. – Это трудно, – отвечаю я, подразумевая не только рыбу. – Держите, тут без сдачи, – тянет руку мужчина. На ней серебристого цвета часы с широким ремешком. 9:24. – Спасибо, – говорит девушка за прилавком. Женщина по другую сторону снова берет слово: – Для этого нужны определенные умения. В платье, которое сегодня она предпочла, утром может быть немного прохладно. Пока не придет июнь. Среди прочего я отмечаю узкие уста и большие светлые глаза на темном лице. Это, и некоторые другие детали, создали неплохой контраст, что виделся мне в тот момент весьма красивым. Я почувствовал влечение, но не чувствовал желания. – Чтобы выучится на врача? – спрашивает мужчина. – Дабы нарисовать рыбу на двери консервного магазина, который, кстати, почему-то все еще закрыт, – уточняет женщина, подобравшая под белое платье в черный горошек коричневые ботинки. – И чтобы выучиться на врача, – добавляю я. – Нет, – говорит Юля. – Что нет? – переспрашиваю. – Я бы лучше нарисовала, – утверждает Юля. Женщина в белом платье предлагает ей заняться этим после обеда и понемногу заполняет свой пакет хлебом и пирогами. Мужчина уходит. Он взял одну буханку вместо двух, да еще и перечил себе во время разговора. Но я все равно понадеялся, что он станет постоянным клиентом консервного магазина, так как там с приближением лета все меньше покупателей. – Можно я включу музыку? – спрашивает Юля. – Да. – Да. – Хорошо. Она отвлекается. Я молчу. Смотрю на черный горошек на белом платье. Момент тянется. Упускается. Музыка вступает тихо, ненавязчиво. Я отступаю. Уступаю место возле продавца, гарантирующий прямой контакт, и выхожу. Роман чешского писателя, написанный им во Франции, я застал на своем рабочем месте – несмотря на мое полуторачасовое опоздание; не глядя на то, что книга дочитана уже давно. Рядом с твердой обложкой романа лежит несколько газет, среди которых одна с информацией о самоубийстве незнакомого мне мужчины. Он прыгнул в пустой бассейн. Двое мужчин, ожидавших меня на улице, теперь стояли внутри магазина. Один из них, человек лет шестидесяти в синем спортивном костюме и кроссовках известной фирмы, похвалил меня за пунктуа