После операции мы отправили его в тыловой госпиталь. Правда, без всяких надежд. Недавно я поинтересовалась его судьбой. Ответы даже страшно вспоминать. Эшелон, в котором находился лейтенант, изрешетили вражеские штурмовики. Почти никто не уцелел. Теперь о Нарожном говорят: «Пропал без вести». Хотя каждый понимает, что давно уже можно сказать иначе.
Вы уж не браните меня за такое мрачное письмо. Не могу я сегодня писать по-другому.
Анна Георгиевна! Нашего капитана, нашего Андрюши Рогова, вот уже девять дней как нет в живых. Он погиб, защищая раненых. На нас напали скрывавшиеся в лесу эсэсовцы. Они стреляли по машинам с красными крестами. Андрей поднял автоматчиков в атаку. Он был впереди. До сих пор все это перед глазами. И взрывы, и пламя, и кровь на гимнастерке у левого кармана.
Рана оказалась смертельной. С трудом Андрею удалось произнести всего несколько слов. Если бы Вы видели, как он смотрел мне в глаза. Никогда теперь не забыть этого взгляда. И, знаете, он говорил о портрете. Просил написать Вам письмо. Вспоминал еще какого-то мальчишку, который остался без родных.
Лучше бы уж все это случилось со мной. Ведь Андрей так мечтал о будущем! После войны он решил посвятить себя науке… Собирался проникнуть в глубинные тайны мозга. Он называл его загадкой загадок. И почему-то еще обязательно хотел побывать на глухой дальневосточной станции, где похоронен путешественник Арсеньев.
Только сейчас я поняла, как много может отнять у человека война. У меня она отняла все. Не знаю, как жить теперь дальше. Я любила его. Он был для меня…»
Это недописанное письмо нашли меж страниц книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве», когда перебирали личные вещи медсестры Осадчей. Накануне с тяжелым ранением ее отправили самолетом в Москву.
СОЛДАТЫ СНИМАЮТ ПИЛОТКИ
День и ночь мимо запыленных каштанов, мимо развороченных, черных от копоти зданий медленно оживающего Петровска тянутся колонны густо рокочущих тягачей. Не снижая скорости, проносятся грузовики с покореженными дверцами и исцарапанными бортами. Снова и снова видавшую виды дорогу метят глубоким следом тяжелые колеса военных машин. Ступая по ней, отмеривая походные километры, солдаты видят уже незнакомую даль. Где-то там, за зеленым раздольем полей и буйным белоцветьем садов, почти зримые встают грохочущие отроги Карпат. Дорога кличет вперед. Некогда оглядываться по сторонам.
Так думал и седоусый, рябоватый старшина, размашисто шагавший во главе отделения автоматчиков. Сердито вздергивая голову, он торопил солдат, хотя и видел и знал, что люди от усталости валятся с ног и от бессонницы у каждого темно под глазами. Но у хутора Михайловка их ждал бронетранспортер. Нельзя было терять ни минуты. Поэтому старшина нахмурился, когда его хлопцы внезапно замедлили шаг и остановились.
— В чем дело?
— Товарищ старшина… — начал было кто-то, но он уже и сам заметил, что привлекло внимание автоматчиков.
На массивной двери полуразрушенного, исклеванного осколками дома, над гривастой головой льва, сжавшего зубами толстое медное кольцо, был прикреплен квадратный кусок фанеры, издали бросались в глаза непривычно звучащие слова: «Музей открыт круглосуточно».
— Так… — неопределенно протянул старшина. Положил руку на цевье автомата, глянул из-под бровей на приумолкших солдат и неожиданно зычно скомандовал: — По одному в музей — шагом марш!
Пустые, с притаившимся эхом комнаты большого и тихого дома наполнились топотом тяжелых сапог, раскатистым гулом голосов:
— Тут, хлопцы, мабуть, темноту за гроши показують…
— А ты думал, здесь тебе театр!..
— Братцы, да нас надули, чтоб я так жил! — шумели солдаты, почти ощупью пробираясь к видневшейся в конце длинного коридора узкой полоске дневного света.
Щуря глаза, они наконец вошли в последнюю комнату, щедро залитую солнцем. Вмиг стихли голоса. Исчезли улыбки. Будто раздвинулись перед солдатами свежевыбеленные, пахнущие известкой стены. Все взоры устремились к единственной картине — небольшому портрету в узкой серебристо-матовой раме.
Чего вы только не повидали, глаза солдата?.. Саднящая боль и крутая ненависть, горькие думы и неизбывная жажда расплаты запеклись в вашей родниковой глубине. Вы видели огонь и пепел пожарищ. Развалины любимых с детства городов. Лесные рвы, забитые детскими телами. Вы ничего не забыли, вы все помните, ожесточившиеся от горя, утомленные войною глаза солдата…