Как же смогла эта картина всколыхнуть ледяную угрюмость, давно сковавшую ваш взгляд?
Молча стояли автоматчики. Не было слов. А воин в бескозырке, изображенный на портрете, казалось, подался навстречу, душой потянулся к каждому из них. Вот-вот дрогнут его плотно сжатые губы и доброе флотское слово «братишки» тепло прозвучит в напряженной тишине.
Старшина окинул взором солдат, и высеченными из вечного камня показались ему их опаленные зноем неподвижно-суровые лица. Смятенно и пристально он снова вгляделся в глаза моряка и медленно снял с головы пилотку. Зашуршали за его спиной гимнастерки. Так же медленно, враз, опустились несколько рук с порыжевшими пилотками.
— Пора… — хрипло выдохнул старшина.
Молча по одному автоматчики вышли на крыльцо. Анна Георгиевна и Сережка тихо поздоровались с ними. Они видели солдат из сада. Но решились подойти только сейчас.
Анна Георгиевна теребила конец переброшенного через плечо платка. У глаз мелко вздрагивали глубоко врезавшиеся морщинки. Сережка, жмурясь от солнца, искоса поглядывал на солдат и боялся только одного: как бы Анна Георгиевна в торжественную минуту встречи с первыми посетителями музея не расплакалась у всех на виду. Хотя, сказать по совести, у него самого терпко отчего-то сделалось во рту. Уж так они ждали этой минуты, так мечтали о ней. Даже цветы посадили. У самого крыльца. «Так не молчите ж, товарищи солдаты. Хоть слово скажите, чуете?! — готов был крикнуть Сережка. — Я не в счет. Вы ж на Анну Георгиевну гляньте. Лица на ней нэма!..»
И, будто угадав его мысли, седой старшина с подпаленными усами, комкая в руке пилотку, глухо спросил за всех:
— Это вы… Это ваша картина?
Анна Георгиевна подняла на него глаза, покачала головой:
— Неизвестный художник… В окопе, должно быть, писал… Мы только раму подыскали…
— Доброе дело — такая картина… — раздумчиво промолвил старшина. — В самую душу… — Горячими шершавыми ладонями он сжал Анне Георгиевне руку.
А широкоскулый, коричневый от загара автоматчик потрепал Сережку по голове и тихо обронил, неловко улыбнувшись товарищам:
— Ежели не воротимся, тогда уж ты, малец, как подрастешь, нарисуй и про нас картину.
— Разговоры! — старшина поправил ремень автомата, надвинул на лоб пилотку. — Дорога у нас. Прощайте…
Когда солдаты скрылись из виду, Анна Георгиевна порывисто обняла Сережку и, совсем как при первой встрече, поцеловала его соломенные волосы. Не отпуская от груди, непослушным голосом прошептала:
— Завтра с утра… На хутор… За картинами…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО
Слушали. Персональное дело комсомольца Сергея Бойко, допустившего хулиганский поступок по отношению к члену бригады Ю. Полуэктову.
Б. Ш е с т а к о в. Заявляет, что, несмотря на дружбу с Сергеем, будет говорить со всей суровостью. Считает, что Бойко совершил недопустимый проступок. Ударить товарища — это позор, пятно на весь коллектив! И обиднее всего, что это сделал бригадир. Я, говорит Борис, не понимаю, как такое могло произойти. Мы вместе служили с Сергеем на флоте, были в одном экипаже. С нашего корабля в этой комнате сегодня шесть человек. А почему мы здесь, в Железногорске? Ведь это Сергей придумал, когда еще несли службу на Курилах, поехать после демобилизации на Урал. Он так и сказал: на самую трудную стройку. И мы его поддержали, потому что всегда верили ему. Такой уж он человек. Я никогда не забуду, как вывел он нас на пустынном острове к пограничному посту. В жуткую метель, в страшный мороз. Закоченели, выбились из сил, не могли уже идти. А он не сдавался, упрямо вел нас вперед. Жизнь, можно сказать, нам спас. Ребята подтвердят.
Ребята подтверждают слова Бориса, но намекают ему, чтобы он говорил ближе к делу, по существу.
Б. Ш е с т а к о в (продолжает). Вот мне и непонятно, как так вышло, что Сережка Бойко, лоцман наш, впередсмотрящий бригады, поэт, и вдруг такую штуку отмочил. В голове не укладывается. Тут что-то не так. Я уже его расспрашивал, так он, видите ли, распространяться не желает. Трудно, мол, это объяснить. По физиономии, понятно, двинуть легче. Настаиваю, чтобы первым долгом, без всяких там вступительных речей, высказался сам Бойко. Пусть говорит обо всем прямо. Сам же в стихах писал: «Мы теперь одна семья». А какие могут быть в семье секреты? Если она, конечно, нормальная семья, а не накануне развода.
П р е д с е д а т е л ь с о б р а н и я. Правильно! Пусть Бойко расскажет, с какой это стати он так подкузьмил всю нашу бригаду?