Горе́, говорят, миллионы лет. Она древней Эвереста. Старше Казбека. Седее Монблана. А город — моложе не сыщешь. Нет пока что широких проспектов. Не видно бульваров и парков. После работы многим идти по узеньким тропкам в бурые холодные палатки, в низкие дощатые бараки. Но зато допоздна, каким бы горячим ни выдался день, спорит, мечтает, загадывает братва: а как же здесь будет завтра? И дух захватывает, как на ветру.
Просигналив такелажникам отбой, Сергей задержался на верхней площадке. Не оторвать глаз от синеватой привораживающей дали.
Отсюда, с будущего цеха крупного дробления, хорошо видны все боевые порядки комбината. Еще недавно здесь буйствовали ветры, сгибая к земле низкорослые сосны, ломая молодой березняк, оголяя каменистые склоны. А нынче даже будто ниже стала легендарная Карганач-гора. У подножия ее, наступая на хвойный насупившийся лес, серебрится во всю десятикилометровую ширь рожденное строителями море. День ото дня преображаются его берега.
Ближе к восточным уступам четко вырисовывается светло-серое здание ТЭЦ. Высоко поднялась над ним вся в огромных шахматных клетках стопятидесятиметровая дымовая труба. Чуть правее, на том берегу, столпились темно-зеленые пакгаузы и временные склады. Стрелой уносится к ним недавно проложенная колея. Летит по сверкающим рельсам электровоз. Тянет за собой караван цистерн и открытых платформ. По соседству, постепенно высвобождаясь из лесов, растет насосная станция осветленной воды. От западных склонов горы шагают один за другим первые кирпичные дома Железногорска. А по извилистому шоссе, сердито погромыхивая кузовами, несутся к бетонному заводу неутомимые работяги МАЗы…
Скрежет металла, раскаты далеких взрывов, шипение электросварки, глухой нескончаемый гул! И кажется уже: это грохочет не стройка, а вырываются из-под земли, доносятся из рудных глубин густые, рокочущие голоса. Будто сама Карганач-гора угрюмо предупреждает человека: без боя богатств не отдам! Ну что же, поспорим. Затем и сошли с кораблей на сушу. Слышишь, гора?
— Серега, ты что? — В куртке нараспашку перед ним — Борис Шестаков. Губы в улыбке. Глаза веселые. — Сам с собой уже споришь? Или опять стихотворный момент?
Сергей отмахнулся. Надо же так размечтаться. Теперь Борис не отстанет. По части подначек первым в кубрике был. Но в эту минуту над стройкой, подхваченный таежным эхом, деловито поплыл басистый гудок. Кончилась смена. Тотчас откуда-то снизу раздался звонкий, совсем как у юнги, голос Семена Зуева:
— Стоп, машина! Бросай якоря!
Не терпится парню катер скорее наладить. Тоскует по большой волне. Вместе с Толькой Юсуповым все вечера колдуют. Раздобыли на складе списанный мотор. Пытаются теперь приспособить. Вот и сейчас: только с высоты — и что есть духу прямехонько к морю.
— Слыхал, какое название они своему линкору придумали? — Сергей подмигнул Борису, но тот ответил подчеркнуто строго:
— Название что надо. Это я предложил…
— Ишь ты! Ну а на кой бис так звучно: «Ураган»? Катерок-то — скорлупка!
— Чудак ты, Серега. Сам ведь рассказывал, как на рыбачьих челнах на Буге даже штурм начинали. Тут, брат, водоизмещение ни при чем.
— Так то же в войну. А сейчас…
— Ох и спорить привык! — рассердился Борис. — Чего же тогда, скажи, по десять раз на день стихи нам читаешь? Да все выбираешь похлеще, позвонче.
— Верно! Чтоб звали в атаку. — Сергей достал из кармана небольшую книжонку в коричневом переплете. Примирительно улыбнулся: — Добро, по рукам! Хай будэ «Ураган», только бы мотор заводился. Ты лучше послушай, какие бывают стихи.
— Сам сочинил?
— Скажешь тоже, — усмехнулся Сергей. — Шандор Петефи.
— Что-то не припомню.
— Надо бы знать, матрос Шестаков. Великий поэт Венгрии!
— А за искусство, между прочим, ты в бригаде отвечаешь. Вот бы и разъяснил при случае, как в прошлый раз о Рублеве.
— Погоди, доберемся! И Шандора Петефи еще почитаем, и Дмитрия Кедрина… Нам без поэзии нельзя!