Большой, широкоплечий, с возбужденным взглядом живых коричневых глаз, он казался великаном рядом с маленькой и сухонькой Александрой Григорьевной, припавшей к его груди.
— Не надо, мама… Не надо… — смущенно басил Николай Максимович, почему-то оглядываясь по сторонам.
Цветы он с улыбкой отдал Наташе, шутливо назвав ее «курносым созданием».
Александра Григорьевна концам выгоревшей шали утирала непослушные слезы, хотя Николай Максимович сразу же заботливо вложил ей в руку шелковый в клетку платок. Она не могла говорить, а только почти беззвучно шептала:
— Сынок… дождалась…
Наташа переминалась с ноги на ногу. Ей было очень неловко. Но, видно, и Николай Максимович растерялся. Он смотрел куда-то вдоль поезда и с трудом выдавливал из себя слова:
— Лет семь, считай, не виделись. Все на стройках… Но о тебе не забыл. И вообще… плакать не стоит… Лучше расскажи, как живешь-скучаешь. Времени, видишь ли, в обрез. Меня в Москву вызвали… А я тут еще по пути в Свердловске день потерял. В совнархозе… Я, понимаешь, проездом…
Александра Григорьевна медленно опустила руки и, глядя себе под ноги, устало, но почти спокойно спросила:
— Выходит, не погостишь?
Наташе еще никогда не приходилось видеть такого сурового, пугающего спокойствия. Она смотрела на Александру Григорьевну, на ее плотно сжатые губы и чувствовала, что сейчас расплачется, как первоклассница, если Николай Максимович скажет: «Нет». Но он в эту минуту вдруг улыбнулся и решительно махнул рукой:
— Ладно! На день задержусь. Небось в министерстве не съедят. Веселее гляди, родная! — И, уже обращаясь к кому-то в вагоне, громко прокричал: — Иван Ильич, старина! Дай-ка мне мой чемоданчик. Поосторожней! До Москвы будете играть без меня. Остаюсь!
— Да здесь, я вижу, без перемен! — шумно восхищался Николай Максимович, в каждом углу обнаруживая знакомые с детства предметы. — Вот и лампа там же стоит, и книги на месте. Прямо скажу, не квартира, а дом-музей моего имени. Только мемориальной доски не хватает!
От его могучего смеха, казалось, в окнах дребезжали стекла.
Николай Максимович уже без пиджака ходил по комнате и весело поглядывал на Александру Григорьевну. А она, помолодевшая от счастья, суетилась у буфета, гремела тарелками, доставала из шкафа давно припасенную для такого случая банку клубничного варенья.
Наташа хотела незаметно улизнуть, но Николай Максимович именно в этот момент пожелал поподробнее узнать, кто она такая.
Поймав ее уже на пороге за руку, он заставил Наташу представиться.
— Так вон ты кто! — поразился Николай Максимович и тут же не то шутливо, не то серьезно приказал: — Свистай наверх папу с мамой. Живо!
В комнате сразу же стало тесно. Не хватило табуреток, и Наташу два раза посылали за стульями. Когда она вернулась во второй раз, мама уже не поправляла воротничок своего нового платья, а вместе с папой, который наконец перестал повторять, что он «прямо из диспетчерской», расспрашивала Николая Максимовича о Сибири.
— Коленька, а чем же ты будешь бутылку открывать? — неожиданно спросила Александра Григорьевна и почему-то загадочно улыбнулась.
Николай Максимович старательно наморщил лоб и по-детски оттопырил нижнюю губу. Видно было, что он силился что-то вспомнить.
— Постой, постой… — нараспев начал он и вдруг безудержно расхохотался. — Ах ты, лукавая! Все, говоришь, на месте? Сейчас найду.
Николай Максимович потянул на себя средний ящик буфета и, немного порывшись, извлек оттуда какое-то хитрое приспособление, напоминающее штопор.
— Мой первый вклад в науку. Механизация жизненно важного процесса! — почти ликуя, пояснил он. И Наташа невольно засмеялась вместе со всеми. Про себя она уже давно решила, что Николай Максимович ей нравится — такой простой, веселый. Только уж очень шумит. Наверное, привык распоряжаться…
А он, словно для того чтобы окончательно завоевать Наташину симпатию, высоко поднял полный бокал и торжественно произнес:
— Первый тост — за маму… Она одна, без отца, воспитала меня, вывела, как говорится, в люди… Я ей многим обязан. И никогда ее не забуду. Вот так.
Александра Григорьевна чуть-чуть не расплескала вино. Она просветлела и улыбнулась какой-то новой, доброй и ласковой улыбкой. Наташа слышала, как папа вполголоса сказал: «Счастливая Александра Григорьевна», и видела, как мама кивнула ему в ответ.