А Николай Максимович звонко, по-русски поцеловал мать в губы и тут же достал из чемодана что-то большое, завернутое в плотную бумагу.
— Это тебе от меня. — Он кашлянул и тихо добавил: — Из самой Сибири привез, на курьерском…
Зашуршала бумага, и все увидели, что это массивные старинные часы. Наташа залюбовалась дорогим подарком. Позолота, замысловатые завитушки на стрелках, какие-то ангелы, склонившиеся к циферблату, тонкие римские цифры… Раньше такие часы она видела только в музее, нет, еще в каком-то заграничном кинофильме — там они стояли на камине.
— Спасибо, сынок… — вымолвила, сильно волнуясь, Александра Григорьевна и опустила глаза.
— Учти, скоро будет бой, начнет куковать кукушка, — сообщил Николай Максимович и добавил: — Уникальная вещь. Почти куранты. Будет обо мне память.
Александра Григорьевна все еще не оправилась от смущения. Николай Максимович молча комкал неприятно шелестевшую бумагу. Наташин папа поправил очки и скромно заметил:
— Кстати сказать, память у вас великолепная. Можно позавидовать. Ведь столько лет прошло.
— Как вы сказали? — насторожился Николай Максимович.
— Да я о подарке. Мы ведь тоже знаем, что вы еще школьником пообещали матери купить часы. Она нам рассказывала. Вы уж не скромничайте.
— Н-ну да… А как же! — Николай Максимович ослабил галстук и заговорил громче и быстрее: — Помню, помню. Самые большие, говорил, куплю. Кажется, даже с кукушкой обещал. Так, что ли?
— Да, да… с кукушкой, — еле слышно отозвалась Александра Григорьевна и как-то виновато улыбнулась.
— Вот видите! — торжествующе пробасил Николай Максимович. — Все как в газете: «Дал обязательство — выполни». — Он подмигнул Наташе: — А ну, курносая, давай займемся установкой оборудования! — И в комнате снова раздался его оглушительный смех.
Все молча слушали Николая Максимовича. А голос его гудел уверенно, бодро:
— Зеркало — на стол, ларец — тоже куда-нибудь подальше. — С этими словами Николай Максимович подал Наташе хорошо знакомую ей лакированную шкатулку. — А механизм с кукушкой — сюда. На прочном фундаменте будет стоять. — И он постучал толстым пальцем по комоду.
— А теперь полагается еще по одной. — Николай Максимович потянулся к бутылке. — За новую встречу.
На другой день Николай Максимович уехал не вечером, как собирался, а в полдень. Он утром что-то вспомнил, прищелкивая языком, торопливо стал укладывать в чемодан разбросанные по комнате вещи. Вскоре Александра Григорьевна с сыном и Наташей поехали на вокзал.
Прощание было невеселым: ведь снова предстояла многолетняя разлука, да и вообще трудно было загадывать о новой встрече. Наташа заметила, что глаза у Александры Григорьевны красные, потускневшие. Совсем как у папы, когда он приходит домой после ночного дежурства. Николай Максимович непринужденно шутил, растягивая слова, рассказывал что-то о новом реактивном самолете, на котором он решил лететь из Москвы.
Александра Григорьевна зябко куталась в шаль и невпопад кивала головой. Звякнул колокол. Николай Максимович зачем-то глянул на часы и глухим басом спросил:
— Так вот, ты на меня не в обиде?
— Что ты, Коля… С чего бы мне?.. — Александра Григорьевна попробовала улыбнуться. Наташа почувствовала, что это стоило ей большого усилия.
Гудок прозвучал пронзительно, резко. Николай Максимович несколько раз взмахнул с подножки шляпой. А потом все с грохотом унеслось куда-то вдаль, скрылось за привокзальными домишками и осенними липами.
Домой в заранее нанятом Николаем Максимовичем такси Александра Григорьевна и Наташа ехали молча. Тревожный осенний ветер забрасывал машину сухими желтыми листьями. Александра Григорьевна сидела согнувшись, у нее странно подергивалась одна бровь.
Наташа хотела сказать в эту минуту что-нибудь ласковое, утешительное. Она смутно догадывалась: на душе у Александры Григорьевны не только горечь разлуки. Но, как это всегда бывает, подходящих слов не нашлось. И Наташа, вспомнив о подарке, робко спросила, чтобы начать разговор:
— Александра Николаевна, а почему ваш Коля привез большие часы? Вы же мне всегда говорили, что он обещал подарить вам маленькие, на руку… Ой, дядя, остановите!
Шофер затормозил. Александра Григорьевна с трудом поднялась. На глазах у нее застыли росинки слез.
— Пойдем, Наташенька, лучше пешком.
Холодный ветер теперь уже в лицо швырял им облетевшие листья. Какими-то невероятно сиротливыми показались Наташе еще недавно так восхищавшие ее тополя. Только сейчас она заметила, что меж оголенных ветвей уныло чернеют растрепанные ветром, покинутые грачами гнезда.