Выходит, письмо не мне. А тезка мой, сдается, был настоящим человеком. Я хлопцам своим в общежитии рассказал, так они говорят: мне до него далеко. И верно. Норму я на обжиге, правда, даю, а вот вечернюю школу снова бросил. Да еще недавно с получки перебрал. Чуть выговор не закатали. Стыдно теперь людям в глаза смотреть. Хлопцы говорят: драть меня надо, да некому. И верно — некому. Один ведь я.
На этом все. И есть еще у меня к вам просьба. Что-то неспокойно мне стало. Прямо уж скажу: можно, я буду вам писать про свою жизнь? Если нет — не обижусь. И вообще, подамся я скоро куда-нибудь на Сахалин. Советуете?
А что так получилось, ну, совпадение это, мне, ей-богу, обидно. Понимаю, будете переживать, а как тут быть, ума не приложу. Не знаю. Может, что не такие сердитесь. А если что, только скажите — в кровь расшибусь, но сделаю. Впрочем, кончаю.
Орлов снова раскурил трубку. Тяжело выдохнул дым, не спеша стая расстегивать бушлат. По стеклу застучали крупные капли давно уже собиравшегося дождя.
По шоссе то и дело проносились громыхающие на повороте самосвалы. Торопливые лучи фар с разбегу ударяли в окна и мчались дальше, вспарывая плотную осеннюю мглу. Орлову вдруг отчаянно захотелось, чтобы хоть кто-нибудь постучал в дверь, вошел к нему, присел рядом. Может быть, тогда в комнате стало бы теплее. Он приглушил приемник и прислушался. Нет, никого. А ведь вчера и Сергей Ласкин за Тургеневым прибегал, и Таня-соседка весь вечер заколачивала в стену какие-то гвозди. Вчера… А сегодня он один и перед ним письмо, погасившее надежду.
«Постой, а как все-таки быть с этим хлопцем из Донбасса? Что же ему ответить? Парень он, видать, не простой… — Орлов нахмурился, еще больше наморщил лоб. — Молод, конечно, а ведь тоже не сладко одному-то…»
Дождь не прекращался. По-осеннему нудный и упрямый, он продолжал настойчиво барабанить в окно. Близилась ночь.
— Принимай гостя! Самовар готов? — прямо с порога пошутил Вершинин и начал ожесточенно вытирать забрызганные грязью сапоги.
Орлов, никак не ожидавший этого визита, не нашелся сразу, что сказать, и немного смутился. Но Вершинин не заметил его растерянности. Вымокший до нитки, продрогший на холодном ветру, он тем не менее был в отличном настроении и вовсе не собирался унывать.
— Ты, собственно, с чего это сияешь? Лужу, что ли, перепрыгнул? — невольно усмехнулся Орлов.
— Не лужу, а море! С генератором разделались, понимаешь? В душу ему залезли, всю схему проверили, а нашли-таки загвоздку! Теперь держись, дело пойдет, — не переводя дыхания, выложил Вершинин, и на его утомленном лице снова появилась добродушная улыбка.
— Домой, значит, не попал?
— Ну, мои, брат, привыкли. В милицию звонить не станут.
— А я вот тут музыку слушаю, — словно оправдываясь, как можно спокойнее сказал Орлов и включил приемник чуть ли не на полную громкость. Письмо, лежавшее на столе, он уже успел прикрыть книгой.
Вершинин взъерошил и без того стоявшие торчком волосы и, потирая озябшие руки, весело тряхнул головой:
— Совсем уж было домой бежал, да решил все-таки к тебе заглянуть. Кой-чего сказать надо…
«Знаю твои разговоры, — с досадой подумал Орлов, — снова начнешь агитацию. Пришел ведь, и дождь ему не помешал…»
А Вершинин помедлил, совсем уже другим, почти строгим голосом закончил:
— Давай-ка все-таки вспомним того машиниста. Кочкина твоего…
Орлов так круто повернулся, что чуть не выронил трубку. Должно быть, он переменился в лице, потому что Вершинин сразу же замолчал и подозрительно сощурил глаза. Орлов стиснул зубы, тяжело оперся рукой о стол, захватил в кулак скатерть. Опять зашумели в ушах как пламенем охваченные корабельные сосны.
— Степаныч, да ты, брат, что? — Вершинин бросился к нему. — Сердце? Присядь-ка давай…
Сказано это было таким хорошим, тревожно взметнувшимся голосом, что Орлов мгновенно почувствовал, как у него снова заныло в груди, но тут же вздохнулось свободнее, будто что-то там перевернулось.
— Угадал, сердце… — Он опустился на скрипнувший стул, встретился взглядом с усталыми, напряженно застывшими глазами Вершинина и вдруг отчетливо, с каким-то радостным облегчением понял, что сейчас, как другу, расскажет ему обо всем.
…Вершинин слушал молча. Ничем не выдал своего волнения, не проронил ни слова. Боялся перебивать. Человек, быть может, впервые в жизни брал вот так и доставал слова из самого сердца. Наконец Орлов отодвинул книгу и протянул ему голубой конверт.