Дело было, разумеется, не в красоте. Встречал он девчат не менее симпатичных и привлекательных, чем она. Но ни одна из них не могла похвастаться таким жизнелюбием и таким восторженным нравом, как Наташа. Она обладала удивительным свойством — умением в любую минуту зажигать вокруг улыбки, разглаживать морщины на сократовских лбах даже самых угрюмых скептиков и ворчунов. До утра Наташа была готова танцевать на университетских вечерах. Нещадно грабила своего отца — заслуженного деятеля медицины, выручая из финансовых затруднений каждого, кто только заикался на эту тему. В драмкружке она играла героинь, и ее как-то похвалил в печати главреж областного театра. Словом, Сергею тогда показалось, что это сама жизнь, шутки ради принявшая образ веселой, неунывающей девчонки в модном шуршащем платье, подошла однажды к нему на студенческой вечеринке и сказала, сощурив глаза:
— Давай без намеков. Будем друзьями.
Честно говоря, что она тогда сказала, Сергей давно уже забыл. А вот блеск ее смеющихся, стремительно приближающихся глаз, руки, сомкнувшиеся вдруг за его спиной, горячие губы — такое забудешь не скоро.
— У Сережки с Наташей — любовь, — говорили потом на курсе и вполголоса во время больших перерывов заговорщически обсуждали это событие. Мнения насчет свадьбы раздваивались. Одним казалось, что это дело ближайшего месяца (все знали, что Наташа человек решительный, задумала — не остановишь). Другие считали, что «горько» придется кричать все-таки не раньше, чем закончится весенняя сессия (каждому было ясно, что Сергей не пойдет на иждивение к тестю-профессору, а на заочное его обещали перевести только к лету).
Но курсовые предсказатели просчитались. Сразу после экзаменов ребята дружно решили поехать на целину, хотя по случаю производственной практики они могли бы этого и не делать. Переходить на заочное в такой момент Сергей, попросту говоря, не захотел.
— Вместе с хлопцами — в Казахстан, а потом без задержки в загс, — бодро сказал он Наташе и радостно улыбнулся, видя, что она весело кивнула в ответ.
В день отправки эшелона он ждал ее на перроне. Никита Волков масляной краской писал на дверях теплушки утвержденные группой слова: «Здесь едут романтики». Семка Караваев играл на аккордеоне, а вся братва дружно распевала изрядно уже охрипшими голосами:
Наташи не было. Сергей швырнул на нары рюкзак и бросился к таксофону.
— Она уехала в аэропорт, — ответила домработница.
— С какой это стати?
— Встречать Николая Сергеевича.
— Что это еще за родственник?
— Это ее жених.
На платформе звенела песня. В трубке уныло гнусавил гудок. «Романтики», — вывел Никита и поставил восклицательный знак. Сергей медленно направился к вагону.
Приехав с целины, он узнал, что Наташа вышла замуж за молодого московского ординатора, одного из учеников ее отца. Перевелась в МГУ. Выглядит хорошо. И, судя по всему, счастлива. Подробностями он интересоваться не стал. Даже тогда это уже не имело значения.
Так стоит ли вспоминать об этом сейчас, когда для Сергея нет человека дороже и роднее, чем она, черноглазая. Только о ней думает он каждую минуту. Лишь для нее готов он с утра до вечера без устали петь все, какие есть на свете, песни. Да что там песни! На все согласен! Учить наизусть «Илиаду», сдавать сопромат, ходить по общежитию на руках, сражаться на ринге с любым чемпионом… Все бы сделал, все одолел. Только бы не хмурились, не молчали ее глаза. Чтобы всегда в них плескалась улыбка. Чтобы всегда в них светилась мечта.
Но Леночкины глаза — загадка. Смотрят приветливо, ласково. Не наглядишься, когда они такие. А потом вдруг нахмурятся, потускнеют. Отведет их в сторону, сдвинет густые брови — и не поймешь, не узнаешь, что же смутило их, что огорчило. И разбегаются сразу слова. Стоишь и молчишь, как скульптура. А столько бы надо сказать!
Каждый раз решительный разговор Сергею приходилось откладывать до более подходящего случая. Леночка охотно делилась институтскими новостями, не уставала рассуждать на самые неожиданные темы: о том, что неплохо бы на улицах города посадить березки, что давно пора на студенческих вечерах вместо надоевших танго и фокстротов начать разучивать кубинскую румбу, о том, что гимнастика при коммунизме будет таким же обязательным предметом, как литература и диамат… Но никакими силами нельзя было ее заставить заговорить о самом главном и сокровенном. Ни разу она даже словом не обмолвилась, а что же будет дальше, как быть потом, когда Сергей сдаст госэкзамены и ветер разлуки пахнет им в лицо. Казалось, она даже не думает об этом. А может быть, она, как всегда, таила раздумья в себе и просто не подавала виду?