А дома на него вдобавок ко всему обрушился Никита:
— Эх ты, жизнелюб! Носишься со своей драмой, а не знаешь даже, что девчонка росла без матери. И вообще, как погляжу, многого ты еще на свете не знаешь.
— Никита, а ты не мог бы мне помочь? — осторожно намекнул Сергей.
— Боюсь, теперь тебе уже не поможешь.
— Что же она, по-твоему, из кремня?
— А ты думал, девчата из одних поцелуев состоят?
И снова Сергей почувствовал, что перед ним совсем уже другой человек. По крайней мере на такую тему с Никитой теперь говорить было бесполезно.
На следующее утро Сергей выехал в Новоуральск, на трубный завод, к героям своих очерков. Приближался день защиты дипломной работы. Нужно было в последний раз сверить рукопись с жизнью, внести подсказанные временем исправления. «Первопроходцы» — так он назвал цикл очерков-рассказов о людях суровых и жарких профессий, с одержимостью подлинных романтиков штурмующих завтрашний день. Писал увлеченно, с волнением. А вот в гости теперь отправлялся без радости. Вдохновение, которое так окрыляло в первые весенние дни, сменилось тупой, холодной апатией. Даже самые яркие и огненные страницы сегодня уже не трогали своим накалом, не будили воображения свежестью образов, дерзкими взлетами мысли. «Писать-то ты красиво научился…» — начинал он разговаривать сам с собой, но никак не мог закончить каждый раз ускользавшую фразу.
Рабочие рукопись похвалили: «Все как в жизни. Краснеть не придется». А Сережке эта добрая похвала показалась хуже самой горькой обиды. Будто крест-накрест хлестнули его по лицу. Совестно отчего-то было смотреть ему своим героям в глаза.
Еще в вагоне за несколько перегонов до Свердловска он окончательно решил, что добьется встречи с Леночкой, что бы там ни случилось, какая бы стужа ни угадывалась в ее глазах. Пусть она даст ему пощечину, пусть оборвет обжигающим «нет», но он, черт возьми, не может теперь без нее, нет ему без нее дороги, и счастья настоящего тоже не будет без нее. Разве так уж все непоправимо? Неужели большая, единственная любовь не имеет права хотя бы на маленькую, крохотную ошибку? Кому это нужно, чтобы люди так мучительно расплачивались за свои нелепые, чисто случайные промахи? Нет в конце концов таких проступков, которых нельзя было бы искупить. Так он и скажет ей. Все напрямик. А там — пусть рассудит сама.
Но ничего Сергею сказать не довелось. В деканате энергофака ему сугубо официально сообщили, что студентка Ермакова досрочно сдала экзамены и вчера уехала из города. Куда именно — уточнить не могли. На курсе тоже никто ничего не знал. Подсказали только адрес Лениной тетушки. Через полчаса Сергей уже постучался в массивную, высокую дверь старого, с круглой деревянной башенкой особняка. Невидимая в полумраке прихожей, пожилая женщина, не снимая цепочки, довольно угрюмо пояснила ему, что никаких племянниц отродясь не имела, а квартирантки ей о своих планах не докладывают.
Сергей поспешил на почтамт. Отправил в Советскую Гавань срочную телеграмму. Он понимал, что это выстрел наугад, крик в темноту. И все-таки надеялся на ответ. Но почтальоны каждый день только разводили руками:
— Вам пока еще пишут…
Не думал не гадал Сергей, что так уныло покатятся под уклон его последние студенческие дни. Не скрасила их ни телеграмма «первопроходцев», пожелавших счастья и трудных дорог, ни назначение на Сахалин, о котором еще недавно так сильно мечтал, ни даже примирение с Никитой, который с боем отстоял себе право работать после окончания за Полярным кругом, в далеком порту Игарка. Когда-то они, правда, собирались поехать вместе.
Не смог забыться Сергей и потом. Ни в тревожную пору экзаменов, ни после шумного выпускного вечера, ни в хлопотные дни отъезда. Стоило только на миг закрыть глаза, как в памяти сразу же оживали воспоминания. Намертво сплавились они навсегда с тихим мотивом студенческой песни, искрящимся свечением вечернего льда и слабым запахом пробивающейся к солнцу листвы. Даже уже в родительском доме, в небольшом поселке на отлогом волжском берегу, не уставал он вспоминать неповторимый блеск ее глаз, синеватый отлив ее густых волос, в которых запутался как-то залетный весенний ветер.
Дорога на Дальний Восток выпала ему поздняя. Вызов из редакции пришел лишь в начале сентября. Землю как раз прихватил первый предутренний заморозок.
Только перед самым отъездом поделился Сергей своим горем с отцом. Тот долго не выпускал изо рта трубку с коротким искусанным мундштуком. А потом сердито выколотил пепел и тихо обронил, покосившись на дверь: