В четвертой главе Жербо начинает свое трансатлантическое плавание:
"В 12 часов 6 июня я, весело напевая, вышел из Гибралтара. Ура, плывем! Меня ждет удивительное приключение!
Еще во Франции я купил карту ветров, на которой были обозначены преобладающие ветры Атлантики. Судя по ней, парусник, идущий на зюйд-вест со стороны Гибралтарского пролива, попав в зону северо-восточных пассатов, с попутными ветрами достигает района южнее тропика Рака, где-то южнее Саргассова моря. Затем судну придется двигаться на запад, а вблизи Бермудских островов повернуть на север и взять курс на Нью-Йорк.
Хотя такой маршрут пролегал много южнее прямого пути на Нью-Йорк и расстояние до него увеличивалось на несколько сотен миль, я решил идти именно этим курсом, а не навстречу преобладающим ветрам. Прямой путь — кратчайшее расстояние для парового, а не парусного судна.
Парусник, направляющийся из Нью-Йорка в Гибралтар, будет основную часть пути двигаться с западными, попутными ветрами, и плавание его составит немногим больше трех тысяч миль. Из Гибралтара в Нью-Йорк приходится пройти самое малое четыре с половиной тысячи миль. Этим и объясняется сложность трансатлантического плавания в западном направлении. Джошуа Слокам в 1895, а Блэкберн в 1902 году пересекли Атлантику в одиночку. Двигались они с запада на восток и сделали заход на Азорские острова. Самый длинный участок пути без захода составил две тысячи миль.
Но пересечь Северную Атлантику с востока на запад в одиночку никто еще не пробовал. Слокам установил замечательный рекорд, пробыв в Индийском океане семьдесят два дня. Я всегда восхищался этим знаменитым мореплавателем. Я знал, что мое плавание без захода в порт будет длиться дольше, чем любой из его переходов, но был счастлив при мысли о трудностях, которые мне предстоит преодолеть.
Находясь на борту парусного судна, никогда не знаешь, скоро ли доберешься до порта назначения, поэтому-то я и захватил с собой четырехмесячный запас продовольствия. Впоследствии оказалось, что ветры отнюдь не благоприятствуют мне, я радовался собственной предусмотрительности.
Вышел я из Гибралтара 6 июня. И что знаменательно, погода стояла великолепная. Вначале ветер был довольно слабым, поэтому я загорал на палубе и, нежась в лучах солнца, начал мечтать о грядущих днях — о радостях и, наверно, испытаниях, которые они принесут.
Я безгранично верил в свое храброе суденышко и вполне полагался на свои штурманские способности. Чувствовал себя превосходно, не испытывал никакой тревоги и с нетерпением ждал встречи с пассатами, которые помогут мне дойти до тропиков, где ждут щедрое солнце, летучие рыбы и, как знать, увлекательные приключения.
В последний раз я взглянул на сушу, на благородные очертания Гибралтара, залитого весенним солнцем. Ветер немного усилился, поэтому я подобрал шкоты и, выйдя из бухты Альхесирас, направился в Гибралтарский пролив. Вскоре я очутился в Гибралтарском проливе и огибал мыс Карнеро.
Рыбы было такое множество, что вода казалась кипящей. Вокруг судна резвились дельфины, между ними ныряли чайки. Я с удовольствием поймал бы несколько рыб, но яхта двигалась слишком быстро, чтобы рассчитывать на успех."
Пока у Жербо все шло хорошо, но следующая глава его книги называется "Тревожные открытия", и название это весьма удачное. Первое "открытие" состояло в том, что, оказывается, начали перетираться паруса. В вахтенном журнале от 23 июня Жербо выражает сомнение, что яхта выдержит плавание: ему то и дело приходится работать парусной иглой.
Следующее открытие было еще более тревожным: основная часть пресной воды испортилась. Перед выходом из Гибралтара он взял восемьдесят галлонов. Тридцать галлонов находилось в оцинкованных цистернах под настилом рубки, а пятьдесят — в двух бочках, одну он поместил в носовой части, которую закрепил на палубе. Таким образом, основной запас воды находился в бочках; эта-то вода и испортилась, хотя бочки, купленные в Гибралтаре, были новые: вода в них покраснела, стала кислой на вкус и непригодной употребления.