Я пытался, было, обратить все в шутку, но, оказалось, — шутки плохи: я вдруг понял, это совсем не то, что вежливые жители Эль-Бирка. На сей раз мне просто ткнули в ребра дуло ружья и увели, не позволив даже одеться (правда, мне удалось-таки накинуть на себя купальный халат).
Двое пиратов остались сторожить Этеру, онемевшего от страха. Когда мы отчаливали, я дал ему напутствия, которые, как я твердо верил, были последними. Я наказал своему спутнику постараться сбежать на каком-нибудь из проходящих парусников и рассказать о случившемся первому европейцу, который ему встретится: я был уверен, что никогда больше не увижу "Сваап", и глядел на судно до тех пор, пока оно не растворилось во мраке. "Вот и конец", — подумал я.
На берегу нас ожидали три неоседланные лошади, прекрасные арабские скакуны. Я не раз мечтал прокатиться верхом на настоящем арабском коне, но даже в самых диких снах не мог представить себе, что придется совершать подобную этой поездку. Мы галопом неслись по сыпучему песку. Впереди скакал главарь, развевался его белый бурнус, похожий на крылья какой-то диковинной птицы. Сразу за мной ехал мой страж, державший в руках старинный французский мушкет, которым иногда касался моей спины. Я каждую минуту ожидал выстрела и, странное дело, относился к этому спокойно. Я не сомневался, что меня увозят в пустыню, чтобы убить, не оставив никаких следов. После расправы разбойники вернутся назад и утопят бедный "Сваап"'. В ту ночь я понял, что испытывает приговоренный, когда его ведут на виселицу.
Больше всего тревожила мысль, что никто не узнает о моей судьбе. Начнутся разговоры: "Я же предсказывал это. Судно слишком мало. Безрассудно отправляться в кругосветное путешествие на такой скорлупке". А мне так хотелось успешно закончить плавание, доказать, что никакого безрассудства не было, что яхта, построенная по хорошему проекту, может благополучно добраться до любого уголка земного шара, если ею умеют управлять.
Мы между тем продолжали скакать с одного бархана на другой. Горячий ветер угнетал меня. В небе ярко сверкали звезды. Полы моего длинного купального халата нелепо развевались на ветру, лошадиная холка болезненно напоминала о том, что я не привык к такой бешеной тряске (по правде сказать, мне никогда прежде не приходилось ездить без седла и стремян). Я хотел одного — скорее закончить это путешествие, каким бы оно ни было!
Спустя некоторое время мы подъехали к одиноко стоявшему карликовому деревцу. Мой страж издал какой-то странный клик, и тотчас из темноты раздался ответный вопль. Сердце мое отчаянно заколотилось: я понял, мы приехали. Появился какой-то незнакомец. Он внимательно оглядел нас, и мы снова продолжали путь. Вскоре мы очутились в оазисе, в котором раскинулось довольно большое селение.
Над селением угрюмо возвышалась приземистая квадратная крепость с круглыми башнями по углам. Через несколько минут меня ввели в душную низкую темницу, где я мог обдумать свое положение. В помещении не было ни окна, ни бойницы, ни единого предмета; лишь дверь, избранная тяжелой решеткой, и глубокая ниша в каменной стене, достаточно глубокая и длинная, чтобы служить ложем, нарушали монотонность голых стен. Через небольшое отверстие в двери проникал тусклый свет лампы, висевшей в коридоре. Вряд ли можно было бы сбежать отсюда.
В этом, по-видимому, безнадежном положении я находился около недели, не в состоянии отличить день от ночи. Иногда мне совали нечто похожее на черствую лепешку и немного тухлой воды. Потом появился важный господин — не то эмир, не то шейх. Мы говорили с ним несколько часов, но, поскольку не было толмача, я и по сей день не понимаю, что значила вся эта история. Попытки захватить "Сваап" не было. Меня даже не обыскивали. Не пытались потребовать выкуп. Видимо, что-то их испугало.
Я чувствовал даже некоторое разочарование, когда все кончилось мирно. Мое приключение, словно взятое из сказок "Тысячи и одной ночи", завершилось самым безобидным и прозаическим образом."
В Средиземном море Робинсон посетил греческие острова, прошел Мессинеким проливом и очутился в Неаполитанском заливе. 20 июля в 7 часов вечера, когда судно находилось всего в 15 милях от устья Тибра, судя по записи в вахтенном журнале, "…на "Сваап" обрушилась огромная волна… Вся носовая палуба судна очутилась под слоем изумрудной воды".
Словно в насмешку, именно здесь, в Средиземном море, где плавают на роскошных парусных (или моторных) яхтах, не удаляясь далеко от берега, богатые яхтсмены и яхтсменки, "Сваап", попав в жестокий шторм, вынужден был "бороться за жизнь"!