"Судно мое боролось за собственную жизнь. Что за отчаянная это была борьба! Чуть не сразу за кормой виднелись жуткие черные скалы, ожидавшие добычи! В какой-то момент кливер, не выдержав огромного напряжения, начал отрываться от штага. Положение стало критическим. Если бы кливер лопнул, мы не могли бы продолжать борьбу. Минут десять работал я на бушприте, обвязавшись страховочным концом, и, окатываемый с головы до ног, едва не захлебнулся. Но парус был спасен.
В ту ночь, в самый разгар шторма, когда положение, казалось, было хуже некуда, я передал руль Этере и попробовал немного отдохнуть. Вцепившись в борта койки, я через иллюминатор смотрел на луну, которая раскачивалась, вызывая тошноту. Судно стонало, норовя одновременно встать на дыбы и лечь на борт. Ветер неистово ревел в снастях такелажа. Вода, скопившаяся в льялах, угрожающе металась из стороны в сторону. Всего дюйм и одна восьмая деревянной обшивки отделяла нас от Вечности!
Это была одна из тех редких минут, когда меня охватывали сомнения. Зачем я обрек себя на такую жизнь, твердил я и называл себя самыми нелестными эпитетами, хотя в душе понимал, что, стоит мне пожить на берегу, я снова стану тосковать по морю. Во мне живет непонятное желание воевать со стихиями, переносить лишения, чтобы испытать ни с чем не сравнимое наслаждение при входе в незнакомый и прекрасный порт, когда все трудности и беды позади. Я ищу красоту во всем. Она всюду — в солнечном восходе, в искрящейся ряби на море, даже в буре. Красота и природа!
Судно мое швыряло как щепку, волны перехлестывали через рубку, а я лежал на койке и в глубине души все-таки радовался происходящему.
На берегу вдали блеснули огоньки Фиумара Гранде. Рано или поздно мы должны добраться до него — то вопрос лишь времени. Ночные часы шли своим чередом. Иногда казалось, что огоньки приближаются, иногда
— что мы не двигаемся с места.
Самая огромная волна с ревом бросилась на нас на рассвете. Гребень грязно-зеленого чудовища обрушился прямо на судно. Разверзся ад кромешный. Незадолго перед этим я передал штурвал Этере, который был привязан коротким концом к мачте. Я же без привязи делал что-то на носовой палубе. Завидев волну, я одним прыжком взвился ввысь и повис на снастях в шести футах над палубой. Какое-то время я ничего не видел, кроме сердито кипящей массы воды, из которой торчали мачты и ванты. Затем, словно всплывающая из морских глубин подводная лодка, появилась рубка и палуба "Сваапа", вырвавшегося из водного плена. Этеры не было видно нигде. Штурвал вращался сам по себе. Затем появился и мой помощник, по-прежнему привязанный к страховочному концу. Этера, отплевываясь, цеплялся за поручни. Я тотчас кинулся к нему и втащил его на борт яхты.
Шторм начал выдыхаться, и на другой день около полудня мы уже на всех парусах бежали мимо острова Монтекристо, отдыхая по очереди после испытаний ночи."
Робинсон плыл вдоль Лазурного берега. Встав на непродолжительную якорную стоянку в Вильфранше, он с удивлением обнаружил, что там его ждет родная бабка! Оттуда Робинсон направился в Гибралтар, сделав заход на Валеарские острова. Теперь оставался последний этап кругосветного плавания — переход через Атлантику. На Тенерифе Этера снова попал в переделку.
"На острове Тенерифе мне пришлось выручать Этеру, где с ним опять приключилась беда. Это единственный человек из всех моих знакомых, который, очутившись в любой части света, не зная ни единого слова и без гроша в кармане, мог; пойти куда угодно и достать любое количество спиртного. В первую же ночь нашего пребывания на Тенерифе он ввалился ко мне с ящиком вина:
— Но послушайте, капитан! — возмущался он с видом оскорбленной невинности, когда на следующее утро я заставил его отнести вино назад. — Это же для соуса, чтоб рыбу приправлять!
На следующий вечер Этера попал в тюрьму. Насколько ж помню, выручать его приходилось из всех тюрем, которые расположены западнее Таити. Я так к этому привык, что сразу по прибытии в порт обычно уведомлял местную полицию о том, что скоро у них появится клиент, и просил штрафовать его на возможно меньшую сумму, поскольку платить придется мне. Иногда я даже позволял им заботиться о нем до той поры, пока я не подготовлюсь к отходу: по крайней мере я знал, где искать Этеру.
На Тенерифе же я вытащил его из тюрьмы за день до срока. В самую последнюю минуту он сбежал, и полиция двое суток тщетно искала его по всему городу, а я рвал на себе волосы, расстроенный задержкой: каждые сутки промедления означали новую опасность при переходе через Северную Атлантику. На вторую ночь, думая, что я сплю, Этера навеселе пришел на судно, чтобы забрать свой любимый пробковый шлем. Наверно, он хотел очаровать этим шлемом маленьких прелестниц — жительниц Канарских островов. Я поймал его и силой заставил остаться на судне."