Следователь думал о лейтенанте Остолопове — честном русском моряке, волей судьбы попавшем в это гнилое болото, и жалел его, как родного сына. В глазах Каминского все еще стояла гнусная картина дачи взятки. Остолопов ввалился в номер, подал акт о списании краденой муки, а вместе с ним пачку кредиток. Сначала следователь не понял — что это. Но когда ознакомился с документом и увидел деньги, гневно встал из-за стола, задрожал в исступле-нии и начал бить лейтенанта по щекам кредитками. «Как смеешь ты, лейтенант, офицер государства российского?!» Остолопоз стоял, зажмурив глаза, и не двигался с места. Он стоял, не меняя позы до тех пор, пока Каминский не . успокоился. Опомнившись, следователь сказал «извините, сударь», достал из шкафа ром и налил в рюмки — себе и моряку. «Деньги — прочь, — сказал он сухо. — Отдай тому, у кого взял и не пачкай рук... Акт оставь...»
Каминский подписал акт и на другой день занес в номер к Остолопову. Выходя, признался: «Только ради тебя, лейтенант... Прост ты и доверчив... А простота — хуже воровства... Ну, да ладно, что было — то быльем поросло. Пиши рапорт, помогу тебе выбраться из этой ямы. А таможенному не прощу. Столько у него больших и малых грехов, что нельзя ему доверять пограничную службу... Предаст, каналья... За два серебренника предаст...»
Прервали его раздумья подчиненные, тоже вышедшие из каюты подышать свежим ветерком. Остановились рядом, у борта. Они смотрели на зеленые с белыми гребешками волны и судачили — каким бывает девятый вал. Каминский, почуяв, что сейчас и его вовлекут в никчемный разговор, отошел прочь и остановился возле капитана Муравьева. Он много слышал о нем, знал о его поездке, но знаком не был. Подойдя, следователь представился, назвал свой чин, фамилию и коротко объяснил, зачем он приезжал в Баку. Муравьев козырнул — тоже назвал фамилию. Следователь спросил:
— Нашего посла, случаем не встретили там, в Хиве? Николай Николаевич с любопытством взглянул на Каминского. Тот поспешно добавил:
— Да, да, капитан... Как раз накануне моего отъезда из Оренбурга был слух, будто его превосходительство Эссен то ли собирался послать человека в Хиву, то ли уже отправил...
— Если это и на самом деле так, — ответил Муравь ев, — то становится понятным истинная причина столь недоверчивого обращения хана со мной. Представьте, в Хиву прибывают сразу два посла. Тут любого хана можно сбить с панталыку: что за нужда заставила русских слать послов одного за другим?
— Не угодно ли, капитан, по рюмочке? — предложил Каминский. — У меня в каюте отменный француз-ский ром...
— Спасибо, я не пью, — отказался Муравьев и продолжал начатый разговор.— Любопытно, знал ли Алексей Петрович об этом, отправляя меня в Хиву?
— Не знал, смею вас заверить, — ответил Каминский. — А Эссен проведал о новой затее Ермолова и, видимо, решил опередить его. Служба — она обязывает конкурировать, особенно их, генералов. Хива ведь отстоит от Оренбурга не далее чем от Тифлиса. Почему бы Эссену и не послать свою экспедицию?
— А Нессельроде, а государь?! — мгновенно возразил Муравьев. — Разве без их ведома можно такое?
— Ай, что там государь, — пренебрежительно высказался Каминский. — До этого ли ему, малоуважаемому Александру Павловичу. Ныне он перед Европой щеголяет... Когда уж ему думать о своем лапотном отечестве!
— Вы каким образом оказались в Оренбурге и давно ли? — осторожно спросил Муравьев.
Следователь тоже с осторожностью заглянул капитану в глаза, помедлил и сказал сухо: — Давно, господин капитан... По делу Сперанского некоторым образом проходил... Сослан, так сказать...
— Раньше в Петербурге проживали-с?
— Да, разумеется... Не угодно ли, капитан... Даю вам слово — у меня чудесный французский ром...
Муравьев согласно кивнул. Каминский взял его под руку и повел в каюту...
Корвет подошел к Дербенту на следующий день. Места у крепости были мелкие. Якорь бросили в трех верстах от берега, переправились на сушу в баркасах. На пологом, усыпанном ракушкой берегу, гостей встретили командир Куринского полка Швецов, армянин Муратов, выехавший сюда раньше для подготовки жилья, и множество горожан, сбежавшихся взглянуть на азиатских послов.
Азиаты, в свою очередь, оглядывали громоздкие дербентские стены, башни и от удивления цокали языками. Вряд-ли им где-то еще приходилось видеть подобную крепостную мощь. Поражали гостей и городские постройки, сплошь из крупного горного камня: мрачные, с синими куполами, мечети, громадная грегорианская церковь и, как венец всему этому, величественный ханский дворец...