Через Астрабад протекала небольшая речушка Эшер, приток реки Кара-Су, — из нее всю ночь водоносы черпали воду и поливали площадь перед арком. Поутру мейдан, выложенный булыжником, блестел на солнце. У ворот дворца стояли стражники с секирами в руках.
В полдень отряд Мехти-Кули-хана миновал святые ма-зары — небольшие куполообразные строения со множеством могильных холмиков вокруг, — и въехал в городские ворота. Тысячи жителей города, оттесненные от дороги фаррашами (Фарраши — стражники), пали ниц перед хакимом, благословляя его приезд и желая ему долгих лет жизни, здоровья и царствования...
Мехти-Кули-хан, приветствуя горожан поклонами, проехал с отрядом мимо лавок, мимо кузниц, мастерских и скрылся в дворцовых воротах.
Немного позже, когда оживление и суматоха улеглись, в город въехал обоз с мукой Багир-бека. Никто на него не обратил внимания, кроме торговцев. И никто не придал значения, увидев на одной из арб трех связанных туркмен. Их сбросили с повозки и увели в зиндан... (Зиндан — тюрьма-подземелье)
На следующее утро горожане были всполошены призывными звуками кариаев. Трубы гремели на мейдане перед арком. Дворцовые глашатаи ходили по тесным улочкам и оповещали всех, чтобы шли на площадь, к арку. Люди гадали — о чем скажет хаким, какими радостями или горестями отметит свой приезд.
Хаким спросонок вяло прохаживался по двору, меланхолично оглядывая кипарисовые аллеи. Он зашел в абрикосовый сад. Постоял у плантаций граната. Долго обозревал высокие здания дворца, выкрашенные в желтый цвет. Они наводили своим видом тоску. И еще тоскливее звучали голоса многочисленных слуг, перекликавшихся тут и там спозаранок. Ему казалось, он вновь возвратился в ад и теперь из этого ада уже никогда не вырвется.
Прогуливаясь, он увидел, как из бокового дворцового крыла вышли в кипарисовую аллею британские офицеры. Их было трое — в мундирах и белых пробковых шлемах. Они жизнерадостно болтали по-своему, и Мехти-Кули-хан догадался — их интересует предстоящее зрелище. Хаким пошел им навстречу. При виде его офицеры остановились и галантно, по-восточному, поприветствовали. Вчера, по приезде, он пил с ними и делился новостями, какие привез из Султаниэ. Британцы, в свою очередь, докладывали о блестящей выучке астрабадских сарбазов. Теперь встретившись, военные поняли, что хаким вчера выпил лишнего и мучится головной болью.
— Ваше превосходительство, мы идем на обещанное вами представление... Но, кажется, вы сами не спешите? — весело высказался один из офицеров...
— Да, да, — морщась отозвался хаким... — Идите, идите, я сейчас...
Он свернул с аллеи, взошел тяжело на айван и скрылся, притворив дверь. Спустя полчаса, вышел в черном лебадэ, в шапке-каджари, на ногах легкие рыжие сапоги. Его сопровождала дворцовая знать: человек десять благочестивых мусульман, в островерхих шапках и вершитель правосудия — казн, в белой чалме и шелковом халате.
Хаким с вельможами приблизился к воротам. Тотчас они распахнулись и на площади призывно заревели карнаи.
Тревожная барабанная дробь вплелась в боевые голоса труб. Многотысячная толпа отхлынула от дворцовых стен, освобождая широкую площадь.
Трех туркмен вывели на площадь несколько вооруженных фаррашей. У плахи уже стоял бронзовотелый, в шальварах — джеллад (Джеллад — палач). На лице у него светилось злорадство. Он стоял, широко расставив ноги, и держал в мускулистых руках огромный топор. Рядом перс в красных шалы варах подкладывал под котел дрова. Пылало пламя и валил густой дым. Нетерпеливо топтались, переговаривались и гикали любители кровавых зрелищ. Никого не интересовало — за что будут казнить этих трех. Достаточно было того, что они — люди Кията.
Снова загремели карнаи. Это был призыв к спокойствию и почитанию всевышнего. С его высочайшего изволения вершатся на земле горе и радость, жизнь и смерть. Заняв места на возвышении, хаким и вельможи переговорили о чем-то между собой и на середину вышел глашатай. Загремел его зычный голос о том, что эти трое — люди бого отступника Кията, осквернившего рот свой пищей неверных и предавшего интересы солнцеликого Фетх-Али-шаха. Глашатай обвинил туркмен в краже рыбы и зачитал приговор.
Фарраши тотчас подтащили к плахе первого осужденного и приказали ему положить руку на плаху. Тот повиновался, и не успел отвернуться, чтобы не видеть зловещего лезвия топора, как крякнул во взмахе джеллад, и кисть туркмена отскочила в сторону. Вопль боли и отчаяния разнесся над площадью. Брызнула на камни кровь. Двое под ручных палача схватили туркмена и сунули руку без кисти в котел, в кипящее масло. Запеклась кровь, словно обуглилась култышка руки. Не переставая кричать, несчастный бросился бежать, не видя перед собой никого. Наткнулся на толпу. Его отбросили назад. Он упал. Вскочил и снова побежал. Его пропустили, тыкая кулаками и сопровождая насмешками. Когда он выскочил с площади на улицу, тол па, науськивая собак, бросилась за ним и настигла у ворот. Злые громадные псы навалились на пленника и стали терзать его.