Старшины было двинулись за Киятом, но Булат осадил всех крепким словцом, добавил со злобой:
— Не придет батрак к тебе в подмогу, Кият-ага. Он и от меня ушел из-за того, что ты тут появился. Из-за того ушел, Кият-ага, что ты, дочь мою сосватал. Кеймир добивался ее...
— Вон, оказывается, что...
Кият некоторое время разглядывал издали кибитки Кеймира, затем повернул коня и поехал прочь. Старшины последовали за ним...
Ознакомившись с островом и людьми, Кият пока не принимал никаких действий. Все его помыслы были о Муравьеве и о поездке в Тифлис к русскому генералу. Поутру, выходя из кибитки, Кият подолгу стоял на берегу моря и смотрел в сторону Красной косы. С восходом солнца, когда рассеивался туман и воздух над морем становился прозрачно-голубым. Красную косу было видно с Челекена. Несколько раз Кият посылал туда людей на киржимах — узнать «как, да что». По возвращении те сообщали, что посол все еще в Хиве, а русский военный корабль стоит в заливе.
Вечера и ночи хан проводил с Тувак. При свете нефта-кыловой свечи, а потом и впотьмах рассказывал ей о своей жизни. Вспоминал молодость. Тувак слушала его с закрытыми глазами, видела — молодого Кията, в белой рубахе с кузнечным молотом в руках. Видела его всадником на коне в сотне персидского хана Ага-Мамеда... Видела Кията шагающим по русскому городу — Астрахани. Силилась представить двор и дома купцов. Герасимовых, где жил Кият долгое время, пока на Гургене свирепствовали персы...
Смиренной овечкой выглядела Тувак рядом со старым грозным мужем. Сначала, когда отдавали ее за него, девушка думала: «Все равно не дамся... Лицо ему исцарапаю, руки покусаю...» Но храбрости у нее хватило не надолго. Как только ее оставили один на один в свадебной кибитке, и Кият сказал: «Ну, жена, развяжи-ка мне кушак!» — руки у Тувак затряслись, а на глазах появились слезы. Она не могла выполнить волю Кията не потому, что решила «не даться ему», а не находила в себе силы пошевелить пальцем. Кият притянул ее безвольную к себе, ее же пальцами развязал кушак, затем гневно снял с нее одежду и предупредил, чтобы впредь она делала это сама...
С тех пор прошло больше месяца, но до сих пор Тувак не научилась прямо смотреть Кияту в глаза. Она боялась его взгляда: слишком строгими и всесильными были его глаза. Ей казалось — он читает ее мысли. А мысли у Тувак бродили самые постыдные: она не могла забыть Кеймира, все еще испытывала ревность к его персиянке.
Видя Тувак жалкую и беспомощную, Кият жалел ее. Всем хозяйством в кибитке занималась старуха мама-кар-ры, привезенная Киятом из Гасан-Кули. Иногда, мучаясь старческой немощью, он смотрел на Тувак как на дочь. И в то же время она была ему дороже, чем дочь. Он считал ее и себя одним целым: тоска Тувак нагоняла на него тоску, слезы ее приносили ему страдания, радость жены заставляла его смеяться.
Как только приплыли на остров, к Тувак пришла старшая жена Булат-хана — Нязик. Кият вежливо принял ее, на когда услышал их разговор и слезы, подумал: «Не слишком ли горьки слезы?» и решил больше не пускать к себе эту слезливую старуху.
Женщины сидели на ковре в соседней женской кибитке. Обливаясь слезами, говорили о злой судьбе, но тут же успокоились, и Нязик-эдже стала рассказывать о том, как Кеймир со злости, что увозят Тувак, бросил свою пленницу в море, а потом сжалился — прыгнул и достал ее со дна морского.
— Неужели из-за меня? — радовалась и огорчалась Тувак.
— А из-за кого же еще? — уверяла Нязик и строго наказывала:
— Только не гордись, девушка. Все равно теперь тебе не видать Кеймира. Смирись с роком и божеским предначертанием. Пусть старый, зато умом, да делами сильный. А молодой, да босой — кому он нужен! Кият весь Челекен берет в свои руки. Ханом будет, а ты — ханшей. Богаче тебя на всем острове женщины нет. Не горюй... Счастье — оно разное бывает.
После этого Нязик-эдже еще раз приезжала навестить Тувак, но Кият встретил ее недружелюбно. Напомнил: Тувак вернется на кайтарму, там и наговорится Нязик-эдже с ней.
В конце ноября с Красной косы приплыли люди Кия-та, привезли весть будто Мухаммед-Рахим-хан бросил уру-са в зиндан, казнить хочет. Кият посерел лицом. Не хотелось ему верить в такое. Тут же он решил — Тувак отправить к родителям на кайтарму, а самому плыть на корвет к Пономареву. Чем быстрее, тем лучше, ибо тяжкие мысли не дадут покоя ни днем, ни ночью.
Рассеянно прощался он с Тувак: прижимал ее голову к своей груди, гладил и торопливо наказывал, чтобы не скучала. Просил, чтобы между дел связала ему носки зимние. Затем вывел из кибитки и приказал слугам ехать...