– Нельзя сказать, что я тут же начала протестовать против общественной морали, публично высказывать своё мнение, баловаться травкой и хипповать… Я переоделась в яркую свободную одежду, сплела себе хайратник, начала слушать советский рок и крутилась в обществе хиппи. Я тогда словно осознала, что всё это время сама ходила с завязанными глазами! А тогда, бац – и я прозрела! Сейчас то я понимаю, что заблуждалась, но время не вернёшь назад, понимаешь? Как семнадцатилетний подросток может отдавать отчет в своих поступках? Я подумала, что нашла соратников в своей борьбе. Но в какой борьбе?! Я ведь сама себе её выдумала.
Маша призналась мне, что её исключили из института под конец первого курса, когда она попалась в руки милиции в обществе хиппи. По её словам, им подкинули наркотики, которые стали причиной всех бед.
– Я тогда ещё легко отделалась, ведь все совершеннолетние пошли по статье. Я считаю, что им сломали всю жизнь, хотя в милиции мне грубо разъяснили, что это мы сами себе её сломали, выбрав путь, противоречащий власти. Я тогда так обозлилась на весь мир!
Маша не осмелилась сказать родителям, что больше не является студенткой престижного института и законопослушной гражданкой СССР. Она решила остаться в Петербурге и пряталась по впискам у знакомых хиппи, прикрываясь местным гражданством. Однажды, её мама приехала в общежитие института в гости к дочери и, не застав её на месте, стала расспрашивать о ней на вахте.
– Мама сразу обратилась в милицию, чтобы разыскать меня, но когда они узнали, что я – хиппи, то отказали ей. Мол, мы такой сброд не ищем, сами виноваты, что от рук отбилась! И не важно, что она из благополучной семьи!
Когда Маше помогли позвонить домой из международного телефона-автомата, то она сразу поняла, что это был последний телефонный разговор с матерью.
– Мама кричала в трубку, как я могла так поступить с ней, как я могла обманывать всю семью, говорила, что у меня могут отнять гражданство и депортировать на родину, как преступницу! Она называла меня наркоманкой и бродягой, а я просто молча слушала и глотала слёзы. Ей хорошо «промыли» мозги в ментовке. Мир тогда для меня рухнул окончательно…
– А сколько ты не виделась со своей семьей? – сокрушённо спросил я.
– Вот уже третий год пошёл… – с грустью произнесла она. – Почти три года скитаний, выдуманной борьбы и нескончаемой тоски.
– А ты не хочешь вернуться домой? – не унимался я.
– Я бы хотела вернуться, но мне так стыдно… Кто я для них теперь?
– А чего тебе стыдиться?! – я с вызовом заглянул ей в глаза. – Да, ты ошиблась, но всё ещё не поздно исправить! Я уверен, что они тебя уже давно простили!
Она растерянно смотрела на меня и молчала. Мне показалось, что она начала дрожать.
– Ты замёрзла? – я начал снимать свою куртку, чтобы накинуть ей на плечи, но она вдруг вскочила с места:
– Пошли к морю! Я хочу искупаться…
Я не стал ей перечить. Пока мы спускались к берегу по крутому склону скалы, то я слышал её приглушённые всхлипы. Я жаждал её обнять и успокоить, но сдерживал себя изо всех сил. Во мне боролось столько эмоций в тот момент, что я сам ощутил мелкую дрожь. Так себе из меня оказался утешитель… Когда под ногами зашуршала мелкая галька и по щекам заскользил тёплый бриз, то я словно очнулся. Маша уже бежала к морю.