Из-за соседнего барака донеслись голоса. Шли двое. В одном Юрка признал Мишу Уварова.
— Ну как? — спросил Миша. — Что там?
Дробов и Юрка молчали.
— Плохо?..
Дробов не выдержал:
— А вам-то чего не спится?
Миша даже не сразу нашелся:
— Шпану проверяли. Один исчез. Склизкий по кличке. В Сосновые Ключи позвонили, скоро уполномоченный приедет.
— Хватился! — И Юрка демонстративно повернулся к Дробову. — Ты быстро ехал?
— Не знаю. На спидометр не смотрел.
Юрка взглянул на машину. Заднее стекло, где не задерживался снег, было черным от грязи. Можно было не спрашивать, и так понятно.
Снег больше не таял даже там, где с вечера оставались лужи. Он сыпал и сыпал. Теперь надолго. Наверняка до весны пролежит. Вот и зима пришла с гор. Бушуй не бушуй Байнур — заморозит.
Дверь на крыльцо распахнулась и в накинутом на халат тулупе вышел Карпухин. Все окружили его. Юрка не выдержал первым, спросил:
— Она будет жить?
Хирург распахнул тулуп, завернул полу халата, достал «Беломор». Юрка поспешно поднес горящую спичку. По лицу хирурга невозможно было что-либо понять.
— Будет? — спросил Юрка вновь. Его руки мелко тряслись у кончика прикуриваемой папиросы.
— Пальцы сожжете, молодой человек, — сказал хирург и достал свою зажигалку.
Дробов потеснил Юрку, встал перед Карпухиным. Карпухин посмаковал губами мундштук папиросы и только тогда ответил:
— Стал бы я здесь торчать… Чешутся руки шею тебе намылить — вывалил зря уху. Я сейчас бы медведя съел.
— Будет уха, будет! — схватил Дробов Карпухина за то место, где должна бы быть талия. — Полный рюкзак тебе омуля отвалю…
— Взяток не беру, — прохрипел в лицо Дробову старый хирург и, дружески хлопнув его в плечо, добавил: — Балда. Чуть не угробил старика.
— Не злись, старина, не злись…
Юрка не мог ничего сказать. Все, что он сделал, — ничто в сравнении с тем, что сделал этот грубый седой старик. В глазах Юрки стоял зыбкий свет. Он отвернулся, чтобы никто не видел его лица.
— К ней сейчас можно? — спросил Миша Уваров.
Хирург долго и удивленно смотрел на Мишу.
— Когда прикажешь назад доставить? — спросил Дробов хирурга. — Я повезу тебя теперь так, как будет угодно твоей душе.
— Да нет уж, побуду у вас. Воскресенье день неприемный, а по понедельникам здесь консультирую.
— И у меня день неприемный, — обрадовался Дробов. — Ночлег нам устроишь? — спросил он Юрку.
— С ночлегом все будет в порядке, — объявил Миша.
— Его вот устрой, а я и в санпункте переночую, — сказал хирург.
Юрка правильно понял хирурга: значит, не все хорошо, если сам решил остаться.
28
Время было послеобеденное, и вагон-ресторан почти пустовал. Виталий Сергеевич занял столик возле окна, раскрыл меню.
— У вас спички есть? — спросил человек за соседним столом.
Виталий Сергеевич повернулся. К нему обращался мужчина с отечным лицом, с мешками у глаз, обросший серой щетиной.
— Пожалуйста, — сказал Ушаков и протянул спички.
Человек странно хмыкнул себе под нос, дрожащими пальцами прикурил, вернул коробок. Виталию Сергеевичу стало неприятно. Но подошла официантка и, пока принимала заказ, он успокоился. Однако о нем не забыли, громко смакуя пиво, сказали:
— А мы ведь с вами знакомы, товарищ… Простите, гражданин Ушаков…
Уже само обращение покоробило. Хуже того, человек взял одну из бутылок, бесцеремонно подсел:
— Хотите пива?
— Спасибо. Еще не обедал, да и пива не пью.
— Не узнаете?
— Нет.
— Где уж теперь?! А ведь были когда-то и вы у меня… — Он снова хмыкнул и стал с нагловатой усмешкой рассматривать свои руки, в которые въелись не то мазут, не то грязь. — Гашин! — напомнил он. — Вы и Подпругина позабыли?
Первым желанием было встать и уйти. Но тут Виталий Сергеевич вспомнил Гашина, вспомнил случай с инструктором районо Подпругиным, когда тот угодил под машину, вспомнил, как Гашин вызывал его, Ушакова, выяснял его отношения с Кореневым, заставлял писать объяснения…
— Вот так, — сказал Гашин, — а теперь судьи вы… Небось, позабыли, как в интересах моего великого народа я отдал жизнь, чтоб выжечь каленым железом контру. Мне же потом и сунули петуха…
— Что вы хотите? — спросил Ушаков.
— Ничего! Слышал, устроились вы неплохо. Валяйте и дальше. Выпить с вами хотел, а вы морщитесь. Вот уезжаю в Камышин, на бахчах сторожить арбузы и дыни, варить медовуху, горечь души заливать… А может, выпьем?