— Ну-гад, ну гад, — скулил Склизкий, наблюдая, как Юрка вторым концом опоясал себя. — Все равно сдохнешь! Не я буду, сдохнешь! На шею лучше петлю надень. — И он задергался весь, как в лихорадке, спрятав голову в рукава телогрейки.
Почувствовав под подошвами сапог предательски скользкий ледок, Юрка снова встревожился. Из щели над головой торчал пучок жухлой травы. Он вырвал его и, бросив под ноги, примял. Трава смерзнется со льдом, ноги не будут так скользить. Делал все молча, словно вокруг не было ни души. Склизкий расценил это как вероломство и издевательство над собой.
— Ну гад, ну гад, — причитал он, — даже сдохнуть хочет последним. Дешевка.
Холод колючими иглами пронизывал влажную одежонку, подмораживал верх. Еще недавно лил пот с лица, теперь белье на теле из липкого и горячего превратилось в ледяное. Юрка вспомнил про спички и сигареты. Он мог позволить себе великую роскошь — закурить. Склизкий из-под козырька кепчонки следил за ним. Следил жадно и ненавидяще. Глаза его блестели холодными огоньками. Вдохнув в себя дым, Юрка медленно, с чувством выдохнул. И потому, как противник его пытался заставить себя отвернуться, Юрка понял: Склизкий хочет курить до помрачения рассудка. Не торопясь, он сделал еще три затяжки и сплюнул большущий окурок через плечо. Склизкий от зависти и ярости задрожал, насколько было возможно, проводил окурок взглядом…
Но вот ветер, как бы примяв облако к скале, разметал в клочья, и Юрка сразу увидел Байнур. Километрах в трех, со стороны Бадана на север спешил грузовой пароход. Нечего было и думать, что люди с него разглядят в складках обрывистых скал две затерявшиеся фигурки. В этих местах даже рыболовецкие лодки в путину — редкость. На чудеса совсем глупо надеяться. Он закрыл глаза и задумался. К холоду можно привыкнуть, только нельзя дрожать. Стоит сделать хотя бы малейшее движение, и сразу же ощущаешь холод. А так тянет в сон и даже становится вроде теплее. Только бы выключить мысли, и холод совсем не страшен. Юрка старался не думать совсем ни о чем, ни о чем…
— Эй ты!.. Эй!.. Долговязый…
Юрка повернул голову в сторону Склизкого.
— Все равно вместе сдохнем… Не будь скотиной, дай закурить.
Юрка показал Склизкому кукиш:
— А этого не желаешь?
— Ну гад, ну гад! — взвизгнул Склизкий. — Жаль, я тебя на верху не пришил.
На противоположной стороне Байнура, между тучей и горизонтом проглянул закатный луч солнца. С минуту, две поиграл на воде и угас. Юрка поднял голову. Стена отвесная, метров пятнадцать. Даже имея туристское снаряжение и помощь со стороны, трудно взобраться наверх. Используя шнур, он мог спуститься на несколько метров ниже, и только. Тогда Склизкий окажется в выгодном положении. Будет открыт и ход к отступлению…
Сумерки начинали сгущаться. Вчера в это время Юрка сидел у Тани… Дробова не было, сегодня наверняка придет. И с чего к Дробову он питал неприязнь? Вон Склизкий — это подонок из всех подонков. Час назад Юрка бы придушил его, не задумываясь. Теперь отпала в этом нужда. По крайней мере, не придется руки поганить. Вспомнив о вчерашней покупке — транзисторе, Юрка сунул руку б карман, погладил приемник, включил.
— …не с тобой, а с Наташкой в кино! — пропела громко певица.
Склизкий даже вскочил, обалдело вытаращил глаза.
Склизкий присел на корточки, оскалился зло:
— Ему все шутки, а тут хрен в желудке…
«Псих, нервишки слабоваты», — решил Юрка и вновь закурил.
Он старался ни о чем не думать. Не думать о тепле и ребятах, о Тане и Дробове, о стройке в тайге и об Одессе-маме. Если он станет думать о ласковом Черном море, то тут же не сможет не думать и о Байнуре… А про Одессу за месяц всего не расскажешь… Только подумай, и станет зябко и жалко себя. Кому нужны такие нежности? Пусть Склизкий скулит. Пусть даже небо в клетку ему теперь кажется раем.
— Гад, что наделал, гад! Ты и сам здесь замерзнешь, — не унимался Склизкий…
— Передаем сельский час! — объявил диктор.
«Потом последние известия, — подумал Юрка. — Сперва по родной стране, через пять, семь минут зарубежная хроника, в заключение спорт».
Юрка настроил приемник на другую станцию: