Отшвырнув газету, Ершов задохнулся от гнева и не потому, что Мокеев пытался «долбить» его, Платонова, Дробова, а потому, что там, где-то в Москве, дважды создавались комиссии по рассмотрению байнурской проблемы и дважды эти комиссии возглавлялись не кем иным, как Крупениным — инициатором строительства Еловского завода.
Вместе с газетами принесли бандероль. Ершов вскрыл. В журнале короткое письмо:
«Виктор Николаевич! Дорогой! Когда был у тебя в Бирюсинске и на Байнуре, обещал сделать очерк. Читай его в этом журнале. Твой Владимир Ч…»
— Володька! Какой же ты молодец! Все же пробил! — поздравил вслух Ершов и углубился в чтение.
Нет, спокойно читать он не мог. Он листал страницу за страницей, позабыв раскурить сигарету. Первый, второй, третий… десятый раздел…
«И так, — подводил автор итоги своих размышлений, — в результате многочисленных встреч, изучения документов, споров и размышлений я вынужден сделать такой общий вывод: хотя строительство целлюлозных предприятий на Байнуре началось, но вряд ли оно благополучно закончится. Строители, проектировщики, ученые все еще гадают, закроют еловскую стройку или будут продолжать «загонять» деньги. Орел или решка? Возникают то одна, то другая проблема, и споры разгораются с новой силой. Стройка идет, но живет, не умирает надежда, что кто-то серьезно, всесторонне разберется во всех этих проблемах и примет решение изменить профиль строящихся предприятий, перенести строительство в другое место Сибири.
В конце своего очерка я хочу обобщить впечатления и представить разногласия между учеными и проектировщиками в виде вымышленного разговора двух не существующих в жизни людей — Орлова и Решкина. Пусть они поговорят откровенно…»
Ершов читал и видел в вымышленном Орлове не кого-нибудь, а самого Крупенина. Все, что до сих пор говорилось о строительстве завода на Байнуре, лишь рикошетом приходилось по этому апологету «байнурской лесохимии». На сей раз угодило не в бровь, а в глаз. Ершов представлял себе, как Крупенин всячески станет отстаивать честь мундира. Представил и сразу решил, что с Крупениным должен он встретиться, обязательно должен. При первой возможности.
Через неделю пришел журнал по подписке, и сразу же позвонил из Бадана Дробов:
— Читали, Виктор Николаевич?
— Читал!
— И как вы думаете, чем все кончится?
— Поживем — увидим, Андрей…
Звонили еще приятели и друзья. В Бирюсинске журнал ходил по рукам. В Еловске его почти невозможно было достать… Об Орлове и Решкине говорили в кулуарах собраний, городского актива. На записку в президиум Ушаков ответил:
— Нельзя так, товарищи. Во всем надо прежде разобраться. Шарахаемся от одного к другому…
Ершов считал, что ему повезло, когда узнал о предстоящем пленуме Правления Союза писателей. Появилась реальная возможность через несколько дней встретиться с Крупениным в Москве. Это стало необходимостью уже потому, что кое-какие главы будущей книги начали проявляться в сознании, проситься на бумагу Мокеев — Мокеевым. Головлев — Головлевым. Эти люди были понятны Ершову. Но и путать Мокеева с Головлевым он не желал. Мокеев — «шестерка», придаток Крупенина. Головлев — труженик. Умом и руками возводит заводы, дворцы, плотины, привык созидать. Мокееву тоже бы создавать, кипеть в своем творческом коллективе… Так нет, предпочитает карьеру.
Крупенин же представлялся Ершову тем мозговым центром, в котором рождались идеи ради идей. Центром, который давил на Мокеевых беспардонно и мог повторить трижды «пардон», прежде чем войти в дверь к тому, от кого сам зависим.
Пленум длился два дня. Утром на третий Ершов был в приемной Крупенина. Его встретила испытующим взглядом та же солидная красивая дама, которая встречала когда-то Платонова.
Ершов назвался, просил доложить. Несмотря на свои антипатии к Крупенину, он решил быть предельно объективным, тактичным по отношению к человеку, которого плохо знал. Возможно, эта встреча не только заставит над многим задуматься, но и взглянуть на события с новых позиций, понять и Крупенина…
Дама вскоре вернулась, уселась в кресло, еще не успевшее остынуть, и без прежней любезности, чуть не сквозь зубы сказала:
— Прокопий Лукич сегодня принять вас не может.
Бывает и так.
— Тогда узнайте, пожалуйста, могу я попасть на прием к нему завтра?
— А вы позвоните.
Всем своим видом она выражала полное безразличие к посетителю.
— Так, значит, и завтра он может меня не принять?