— Получил. Затянули безбожно. Дал бы ты хоть разгон кому следует… Говори прямо — чего звонишь?..
Тонкие губы Мокеева болезненно искривились. Но Головлев и сам догадывался о причине звонка, считал его правильным. Не дожидаясь признания, заговорил:
— Тряхнуло прилично! Толчок баллов на шесть, на семь. В административном корпусе продольная трещина на спайке блоков. Такая же трещина на новой школе. Главный корпус завода, ТЭЦ, промбаза и все остальное — слава богу — стоят. Пока испытание выдержали… И вас тряхнуло? Так, что ли?
— Было. Тоже баллов на шесть.
— А я ночью вскочил и прямо на завод, — продолжал Головлев. — Монтажники на главном корпусе готовят тяжелое оборудование к установке. Боялся, котлы сорвутся с лесов… Крановщица одна в кабину свою никак не хотела вновь подниматься. Говорит, бросает хуже чем на самолете. Проекты очистных скоро выдашь?
Мокеев поморщился, как от нарвавшего чирия на затылке. И все же он понимал, что Головлев вправе требовать скорейшего завершения проектных работ по очистным сооружениям. Люди производственного ума привыкли мыслить техническими категориями. Когда они видят перед собой проект, то могут с ним соглашаться, не соглашаться, спорить, проверять, пересчитывать. Когда же нет у них ничего, то в своих патриотических утверждениях о высоком классе очистки они еще более голословны, чем автор незавершенного проекта.
Хуже всего, институт давно лихорадило. В первые годы существования не хватало работы. Специалисты не были загружены. Правда, стройки Сибири и Дальнего Востока могли обеспечить работой десяток таких институтов, но работой непрофильной… И Мокеев пошел на это, связал себя по рукам и ногам обязательствами и договорами. Втайне надеялся, что его институт более перспективен, чем Ленгипробум. Стоит лишь развернуться, проявить себя в деле — и Москва сразу расщедрится, требуй, что пожелаешь: штаты, квартиры, фонды.
Но Москва сочла расширение института преждевременным. Дополнительных средств на жилой фонд не выделила. И Мокеев не смог сманить нужных специалистов из других городов и научно-исследовательских учреждений. С кем только возможно, расторг договора, отказался от ряда сторонних, хотя и выгодных заказов.
Без трудовых книжек и других документов он оформил на «временную работу» главного технолога треста «Бирюсинэнергомонтаж», несколько человек из Целинстроя и Межколхозстроя… В целом сверхштатников и совместителей набралось более двадцати. И об этом узнали в крайкоме. А тут кредиторы требовали возмещения убытков, жаловались во все инстанции… Голова шла кругом…
— Приезжай, посмотри на стройку хоть глазом, — продолжал Головлев. — За одно обсудим вопрос о запасном водозаборе.
— Сегодня вряд ли смогу. Созвонимся. Ну, будь здоров!
— Бывай!..
Мокеев побрился, выпил сырое яйцо, пошел в институт. Даже сегодня не изменил он совету врача и почти час до работы бродил по набережной Бирюсы. Здесь, фактически, находился научный центр края. Отсюда открывался прекрасный вид на вторую, заречную, часть города. Бирюса в этом месте не замерзала даже при сорокаградусных морозах, и над самой водой в метровую толщину плотной пеленой плыл туман вверх по течению, в сторону ГЭС. И потому было похоже, что это не русло реки Бирюсы, а другая, какая-то сказочная река, и берега ее заполнены не водой, а вспененным молоком. Даже его — человека, влюбленного в гранит Ленинграда, — не могли не удивлять подобные «штучки» сибирской природы.
Он приходил в институт раньше многих, своих подчиненных. Он даже знал, что по этому поводу сотрудники института нередко острят в его адрес. Зато никто из его помощников и начальников отделов никогда не опаздывал на работу, но никогда и не задерживался после звонка. Исключение составляла Люба — курносая девочка, секретарь-машинистка, двадцатидвухлетняя ученица девятого класса вечерней школы. Люба очень держалась за место, и только она одна знала, как много работает Модест Яковлевич, знала, как трудно ему.
К удивлению Мокеева, в приемной был уже посетитель. Мокеев мельком взглянул в лицо паренька, которого где-то он встречал, сказал Любе: «здравствуйте» и скрылся за высокой двустворчатой дверью, обитой дерматином.
— Пока нельзя, — остановила Люба Мишу Уварова. — Модест Яковлевич просмотрит все телеграммы и срочную корреспонденцию, потом позвонит.
Она не допускала и мысли, что Мокееву вздумалось вдруг включить внутренний селектор.
— Выходит, на вашей стройке одна молодежь? — продолжала она разговор со своим собеседником.