Но не это сейчас волновало Ершова. Он взял со стола лист с цифрами, фактами:
— Невеселая получается картина, Андрей. Период пусконаладочных работ на целлюлозном затянулся. Уже не три миллиона затрачено денег, а шесть! Проблема? По-моему, проблема! Отстает строительство жилья и культурно-бытовых объектов. В Еловске повышенная влажность, и часть технически грамотных целлюлозников покинула город. Только в этом году с очистных сооружений уволилось свыше ста человек при штате в двести сорок. Факт? Бесспорный! До сих пор на производство продукции стоимостью в рубль, завод затрачивает рубль семьдесят. Еще не пущена вторая технологическая нитка, а очистных мощностей не хватает. Решено срочно построить еще семь радиальных отстойников, три насосных станции и реагентное хозяйство — огромный цех приготовления химических растворов. Петровский сенсационно преподнес это, как новую заботу проектировщиков о Байнуре, но так ли на самом деле?! На объект переброшено тридцать бригад. Работают день и ночь… А ты говоришь, быстрее пиши…
Как только речь заходила о целлюлозном, Андрей обычно мрачнел:
— Сколько же можно вколачивать денег?! — сказал он раздраженно, словно повинен во всем был Ершов.
— Теперь столько, сколько потребует Байнур! Только так!
— Не многого мы достигли!
Ершов всегда поражал Андрея спокойствием, с каким умел вступать в любой спор:
— Нет, Андрей, будь объективен! Туленкийский, Баданский, Сосновский районы объявлены государственными заповедниками. Запрещена вырубка леса в прибрежной зоне и молевый сплав по нерестовым рекам. Работу завода контролирует государственная инспекция… Мало?! А во что ты оцениваешь движение, которое началось по стране за охрану водоемов? Сказать, что ничего не достигли, — значит, усыпить свою бдительность, развязать руки нерадивым хозяйственникам. Нет, не напрасно ломались копья!
— Ломаться — ломались. Да не все уяснили, что Байнуру цена триллионы рублей, что из десяти человек на нашей планете только один пьет незагрязненную воду, а в Байнуре пятая часть всей пресной воды на земле.
— Знаю я это, Андрей! — согласился Ершов. — Знаешь и ты, что доброе начало положено на весы. Госстрой, Академия наук СССР, Госплан по заданию правительства, уже занимаются разработкой генеральной схемы использования природных ресурсов Байнура, готовится постановление Совета Министров СССР об охране Байнура.
— Постановление готовится, и это радует, а пока сотрудники Лимнологического в двадцати километрах от Еловска, на глубине семисот метров обнаружили щелочную воду. Дурнопахнущие отходы производства просачиваются сквозь грунт из золошламонакопителя. Недавно вышел из строя бак, в котором нейтрализуют промстоки. За такие штучки бить надо!
— И бей! Это уже частные стороны дела.
Ершов протянул Дробову сигареты. Оба не замечали, что курили чертовски много, словно табак вдохновлял или успокаивал. Раньше морщинки у глаз Ершова сбегались и разбегались, когда он смеялся и щурился. Теперь, сбежавшись однажды, навсегда утвердились у глаз, пролегла морщина и от виска к виску. Годы неотвратимо старили каждого… Второй месяц прикован к постели Платонов…
— Вот что! — стукнул себя по коленке Дробов. — Давай собирайся! Денек, два отдохни на Байнуре. Ельцов на удочку потаскаешь. Одно удовольствие. Бойкая, красивая рыбешка. Напрасно ее срамят, когда называют сорной!
«А что? Это мысль!» — подумал Ершов.
Две недели он жил без Ксении Петровны и без Катюши. Чадил, как паровоз, травил дымом легкие, опустошал себя физически, устал и морально.
— По рукам! — провозгласил Дробов. — К Назару Спиридоновичу на уху!
По асфальту даже «козел» везет быстро и мягко. Большей частью дорога шла на подъем. Через час миновали «тещин язык», и начался спуск. Теперь почти десять километров с выключенным мотором до самого Бадана. За чертой леса, на фоне Тальян, огромное зарево. Но там не пожар, а мощные прожекторы и открытые разработки мрамора. Мрамор розовый, голубой, зеленоватый. Просматривается в толщину на сантиметр…
И Дробов, не спуская глаз с набегающей ленты асфальта, тихо, словно и не запел:
Песня звучала душевно и просто. Подкупали слова и мелодия, настраивала на раздумья о тяготах прошлого, вспоминались живые и мертвые…