Головлев продолжал стоять посредине кабинета. Признаться, после беседы с Ершовым он и впрямь подумал, как о кошмарном, если проектируемые очистные сооружения не дадут ожидаемого эффекта. И тут же себя успокоил: такое не случится!.. Ну, а если? — спрашивал привередливо внутренний голос. Нет! — отвечал Головлев… И все же?.. Сердце сжималось, покалывало… И тогда Головлев сказал себе: пусть первой тогда летит с плеч моя голова. Он верил, что найдет в себе мужество честно признаться, ударить в набат, остановить завод. Он отдаст себя в руки суду чести, суду народа.
Он вспомнил, как на коллегии госкомитета схватился с Мокеевым. Тот вообще был против дорогостоящих очистных сооружений. Предлагал перенять зарубежный опыт, идти путем максимальной утилизации и высокой регенерации отходов. Но все пять Великих Американских озер, в глазах Головлева, не стоили одного Байнура. Не поддержала Мокеева и коллегия. Слишком высоким было общественное мнение, чтоб не считаться с ним, чтоб рисковать судьбою Байнура.
— Ну, а Коваль? — спросил Головлев. — Он не артист, не журналист.
Мокеев махнул рукой:
— Пробовал с ним говорить. Куда там!.. Демагог. Непогрешим. Наши заключения для него недостаточно обоснованы и весомы… А что предложил он, как ученый, как крупный специалист? Да ничего! Плетется на поводу у так называемой общественности.
Головлев уселся на прежнее место и вновь закурил. Мокеев налил из сифона газировки и отпил глоток.
— Я пытаюсь себя заставить понять Платонова. Тот биолог, гигиенист. Он ратует за чистую воду Байнура, за сохранение его животного и растительного мира. Пусть ратует — это хлеб его. Но Коваль — геолог. Еловскую площадку он считает неподходящим местом для строительства завода. Тогда назови подходящую! Береговая линия Байнура равна расстоянию от Балтийского до Черного моря, и нет на ней места для сооружения завода?! Чушь, ерунда, упрямство! Если хочешь, такое упрямство граничит с преступлением…
Гора окурков росла.
— Модест Яковлевич, — заговорил не без иронии Головлев. — А во всех ли своих деяниях так уж кристальны мы и наш госкомитет? Почему бы, на самом деле, не собрать в свое время заинтересованных ученых? Посоветоваться, провести научную конференцию или что-либо в этом роде?
— Не моя компетенция это, любезнейший Леонид Павлович.
— Инициатива могла быть твоей!
Действительно, кто-кто, а Гипробум в своих же интересах мог ставить вопрос о проведении консультативного совещания ученых, проектировщиков, представителей партийных и хозяйственных организаций. Головлев был почти убежден, что это следовало сделать еще до начала строительства, и времени было у Гипробума с лихвой. Дело строителей строить по разумно продуманным чертежам, на разумно выбранном месте.
Мокеев хмурился, приглядывался к собеседнику:
— Извини, но я начинаю тебе удивляться. Наша страна задыхается без кордной целлюлозы. Мы продаем лес по тринадцать, пятнадцать долларов за кубометр, из четырех кубов этого леса капиталист получает тонну целлюлозы и продает ее нам по двести пятьдесят, триста долларов. Правительство торопит тебя и меня, во всем урезает сроки, а мы дискутируем: строить или не строить завод.
— Считать сам умею, — с досадой сказал Головлев. — А вот, на какие работы поставить завтра рабочий класс — не знаю.
И Мокеев с трудом сдержался, чтоб не вспылить. До совместной поездки в Москву в лице Головлева он видел только сторонника. Выпустить из рук то, на что опираешься?..
— Придется на время пересмотреть фронт работ, — пытался успокоить Мокеев.
— Но я не могу себя и людей обманывать. Ты знаешь прекрасно, что банк отпускает деньги по строгой смете. И второе — у меня большое количество специалистов. Среди них квалифицированные плотники, сварщики, сантехники, маляры, арматурщики, механизаторы, а я всех под одно стригу: в чернорабочих превратил. Вот в чем ужас. Люди теряют веру в меня и в стройку… Головлев поднял голову, сверкнул глазами, словно подвел черту: — Да, Модест Яковлевич, построил я два целлюлозных и два картонных завода, а такого, как здесь, не встречал. Строил и с комсомольцами, строил и с хулиганами трудовой колонии, но было легче… Думать, хозяйничать, что ли, мы разучились? — Он взглянул на часы.
Мокеев забеспокоился. Очевидно, с дурным настроением ему не хотелось отпускать в Еловск Головлева:
— Ночевать в Бирюсинске останешься?
— Придется. В крышке блока мотора пробило прокладку. Только утром шофер заменит.