— И еще, Сергеич, есть дело. Мы часто кости друг другу перемываем, да зла не помним. А бывает похуже. Встретил я, значит, Соболина. Тридцать пять лет отбухал старик в охране природы. А тут не ко двору пришелся. Ушли его. И ушли-то как! Только успела рыба отнереститься в Бирюсинском водохранилище, а из него воду сбросили в Березовское. По графику, значит, сработали. Сразу и оголили все мелководье и пойменные места. Оно, икру нерестовых, тут же солнцем повыжгло. А что бы недельки две подождать. Малек бы проклюнулся из икры и вместе с водой с мелких мест скатился Соболин, стало быть, в крайисполком к Лылову. А тот на него: государственных интересов не понимаешь. У нас линия на электрификацию. Только прямо скажу, кроме вреда, ничего лыловская линия не дала. Сколько сотен центнеров рыбы загублено?! Вот браконьер так браконьер. Похлеще любого…
То, что услышал Виталий Сергеевич, действительно, выходило за рамки разумного. Подъем уровня Березовского водохранилища рассчитан на несколько лет. Надо же выбрать самый невыгодный момент для сброса воды. И Виталий Сергеевич мысленно обратился к Лылову. Тому три года назад следовало уйти на пенсию. Следовало, да жаль расстаться с постом второго зама. Здесь у него машина, почет, оклад… И только ума не хватает…
— Не браконьерство это, Назар Спиридонович, а преступление. За такие дела…
Виталий Сергеевич не договорил, но дядя Назар и так понял, что гость его возмущен до предела…
23
Она спешила на «голубой огонек» в ДК машиностроительного завода. Однажды уже там была. Ей очень понравилась непринужденная обстановка, внимание хозяев, их искренняя доброта. Спешила потому, что задержалась на репетиции и не любила опаздывать.
Организаторы огонька поджидали ее в вестибюле, провели в кабинет директора, позволили только снять плащ, оглядеть себя в зеркало, и сразу же в зал, где за столиками были те, кто пришел отдохнуть, послушать, потанцевать.
Как старую знакомую ее встретили аплодисментами. Средний столик у сцены, как и прежде, был отведен почетным гостям. И тут она растерялась даже. Навстречу поднялся Ершов. Руку ее слегка задержал в своей. И пока устроители огонька открывали вечер, пока поздравляли присутствующих, просили наполнить бокалы, пока наливал ей вино Ершов, она собиралась с мыслями, старалась прийти в себя.
— Ваше здоровье, — сказал ей Ершов.
— И ваше, — ответила улыбнувшись, смелее взглянув в глаза.
— А теперь слово нашему гостю, Виктору Николаевичу Ершову! — объявил ведущий.
В зале зааплодировали.
Ершов встал:
— Я прочитаю, друзья, небольшой рассказ.
Зал разом смолк.
— «Этот старый пройдоха Черт даже старился вместе со мной, — начал негромко Ершов. — Помню его чертенком, с крохотными рогами и веселым хвостом кобелька. Тогда и за ухом почесать он предпочитал не лапой, а задним копытцем. Это он надоумил меня снимать из-под пенки сливки соломинкой. Это из-за него выдрал ремнем отец, когда я стащил красношалых поповских голубей… Из-за него и ребята намяли бока, когда, уже парнем, повадился я к Марийке, с которой потом поженились и прожили сорок лет…
Старый плут заверяет, что лучшего друга мне и теперь не найти.
Странно, но его искушения вспоминаю всегда охотней, чем наставления Херувима — моего ангела-хранителя…»
Ершов скорее читал на память, чем с листа. Ксения Петровна улыбнулась, удобней устроилась в кресле. Все, что читала она до сих пор, было в другом ключе. А Ершов продолжал:
— «…Втроем мы сидим в погребке и мирно толкуем. Черт обычно садится с левой руки, ангел-хранитель с правой. Когда-то и Херувим был молод и звали его ангелком. Я старый житель Бирюсинска и помню, как правдами и неправдами мы с пацанами добывали по гривеннику, чтобы попасть в кино. Ничто не могло вызвать у нас такого восторга, как «Красные дьяволята». Потолок кинотеатра являл собой сплошную идиллию заоблачного рая. И мой Херувим не носил тогда белую мантию, имел крылышки голубка и сиял розовыми ягодицами, как те ангелки, какими художник расписал потолок… Но и тогда вместо вкусных холодных сливок и сочной малины с соседского огорода он предлагал мне невинность души и смирение…
— Шиш тебе! Шиш! — говорил я ему и бежал торговать газетами или чистить ботинки солидным прохожим.
Но я всегда был отходчив и незлопамятен. Уж очень любят душу мою эти двое. Я-то без них проживу, а им без меня не прожить. Один шепчет в ухо одно, второй другое.