— Что за человек? Это он попросил задержать нас? — Макс внимательно смотрела на него, в глазах появился хищный блеск.
Коп кивнул. Мгновенного преображения Малышки из безутешной жертвы в детектива на допросе он не заметил.
— Этот парень… лучше ему не перечить. Я, по крайней мере, не могу — себе выйдет дороже. Но ничего плохого с вами не случится, гарантирую. Он хотел просто поговорить.
— Если это такой человек, которому не решается перечить полиция, как вы можете гарантировать, что с нами все будет окей? — Малышка сегодня была в ударе. Или просто умело отматывала время, сворачивая на удачные ветки разговора и отсекая неправильные — не знаю.
Коп вздохнул и, кажется, сдулся еще больше. Теперь это был просто грузный, печальный человек, зачем-то нацепивший синюю полицейскую форму.
— Послушайте, ребята… Хлоя… Максин… Я сам не совсем в восторге от всего этого дерьма, честное слово, только опасности для вас никакой нет. Не такой это человек — он не занимается мокрыми делами. — Он немного подумал. — По крайней мене, насколько мне известно.
— Офицер Тумстоун, — сказала Малышка, и коп дернулся — нагрудного значка с именем у него не было, но у Макс были свои способы добычи информации. — В данный момент вы участвуете в противоправной деятельности — похищении и незаконном удержании двух человек. Вы арестовали нас, не предъявив никакого обвинения, не зачитали нам наши права и не предоставили права на телефонный звонок. Более того, вы планируете передать нас в руки третьего лица по предварительному с ним сговору. Это серьезные нарушения, офицер.
Этот парень, Тумстоун, серьезно занервничал. Раньше он был просто хмур и печален, но теперь глаза у него забегали, а на лбу вздулась жилка, что означало, по всей вероятности, напряженную умственную работу.
— И вы не обыскали нас после ареста и не конфисковали личные вещи, — добавила я в приступе вдохновения. — А тем временем наши телефоны вели непрерывную аудиозапись всех происходящих здесь разговоров и транслировали их в Интернет. И если с нами что-то случится по вашей вине, Полицейское управление Орегона узнает об этом первым, а широкая публика — сразу после этого, причем интервал будет неразличимо мал. Ваш серьезный человек, возможно, и сможет отвести от себя вину, офицер Тумстоун, а вот вы — вряд ли, у вас очень узнаваемый голос! Так что…
— Но, с другой, стороны, пока еще ничего страшного не произошло, — сказала Малышка своим мягким голосом. Эй, а у нас неплохо получается играть в «хорошего копа и плохого копа», причем — не могу поверить — успешно обрабатывать самого настоящего полицейского! — Мы живы, здоровы и не держим на вас зла. Все еще может обойтись мирно, если только вы выпустите нас — прямо сейчас. Потом вы сможете сказать, что мы украли ключи или оглушили вас, или еще что-нибудь. Вы же хороший человек, хороший полицейский — я это вижу. Вам не по душе вся эта ситуация. Не идите против себя.
За окном сгущались сумерки, доносился шум автомобилей — наверное, мы были недалеко от шоссе.
— Потому что если все-таки пойдете, — меня понесло, но каждое слово я произносила от всего своего черного, недоброго сердца, — то, богом клянусь, я найду способ, и подключу все свое воображение, и обрушу на вас небо, если понадобится, но сделаю так, чтобы вся ваша оставшаяся жизнь была одним большим страданием!
На полицейского было жалко смотреть. Он, конечно, не ожидал такого. Простая просьба от какого-то опасного персонажа — проследить и взять под стражу двух беззащитных глупышек — оборачивалась чем-то совершенно непредвиденным. Может, они и врали насчет записей — а может, и нет. Дела о злоупотреблении служебным положением были сейчас на слуху, отделы внутренних расследований трудились, не переставая — законопослушная публика жаждала зрелищ. Панковская девица была тысячу раз права. Черт, и как же поступить?
— Черт возьми, ребята, вы без ножа меня режете, — медленно сказал он, подходя чуть ближе. — Вы же понятия не имеете, с чем связываетесь — и под какое дерьмо подставляете меня.
— Никто не просил вас становиться грязным копом, — немедленно среагировала я. Это прием такой — пусть он примет мысль, что виноват, что коррумпирован, это подтолкнет его в нужную нам сторону еще быстрее.
Полицейский тряхнул головой, словно отбрасывая плохие мысли.
— Я не… — он потянулся было за ключами, но остановился, прислушиваясь. — Что это?
Теперь уже и я услышала — приближающийся свистящий рев, словно от набирающего скорость большегрузного грузовика. Но им ведь запрещается ездить так быстро в черте города, разве нет?
Рука копа, бог знает зачем, скользнула к кобуре — наверное, он и вправду был хорошим полицейским. А в следующий момент ближайшая к нам стена разлетелась кирпичными брызгами, и в полицейский участок, разметав его, как ребенок расшвыривает кубики, въехал автопоезд. Въехал, ха! Это все равно что сказать: «Я швырнула о землю атомную бомбу, и та жахнула». Выглядело это так, будто началось вторжение русских — стена слева от нас попросту исчезла, клетку-камеру, в которой мы были, не задело просто чудом, хотя решетку с петлями у нее снесло будто ударом исполинского молота, по полу снарядами из катапульты летели кирпичи и осколки стекла.
Двигатель фуры, замершей в считанных метрах от нас, завывал на высоких оборотах, как голодный зверь, потом закашлялся и умолк, и наступила тишина, только где-то рядом что-то свистело и фыркало — кондиционер, может быть, или поврежденный водопровод. Медленно оседала белая, мучнистая пыль. Не было никаких криков и стонов — будто и пропал куда-то медленно тянувшийся к своему револьверу коп, да и водитель тоже — должен же был кто-то вести этот чертов грузовик?
Я перевела осоловелые глаза на Малышку — ага, опять кровь из носа, значит, это не первая наша реальность, другие были еще менее удачны. Но лицо у нее обалдевшее, наверное, как и у меня.