Моргните, если найдете
1
Морозное утро н-го года пело унылым голосом с радиостанций, пахло весенними надеждами и бестактно кружило в метельном вальсе. Она наблюдала за этим точно театральным действом сквозь свои замусоленные окна. Она жила достаточно скромно – нет! Она была роскошно бедна. Её звали Матильда. Друзья называли девушку Миля. Она была близка и одновременно невероятно далека от безжалостной бомбежки на гражданской войне, от сочувственных взглядов богемы, от «христианских» пяток ровно на тысячу шестьсот километров.
Глоток бодрящего, щелчок зажигалки, папироска – официально – утру быть! Время до полудня почему-то особенно её привлекало. Солнечный свет казался не таким навязчивым, словно, с приветствием поглядывал сквозь засаленные шторы. Звуки – четче, небо – ярче, люди – естественнее. У Мили даже иногда складывалось впечатление, что утром ОНИ просто не успевают надеть маски . И пусть. Знали бы только, как они хороши без них. Чертовски хороши.
Докурив, Мильда принялась за сооружение некой композиции на своих волосах, затем надела дубленку и скорее февральского ветра помчалась на работу. К слову, работала она в центральной городской библиотеке: копошилась в формулярах, советовала классику, а в перерывах пила чай с чабрецом. Каламбурная работа: пыльная – в прямом толковании, и совершенно обратная – в переносном. Но любила Милька её . Наверное.
- Немыслимо! Немыслимо! Немыслимо!- недоумевая воркуя зашла Глашка: сотрудница Матильды. Лет 30, среднего роста, нормального телосложения. Смышленая девочка, но крайне обыкновенна. Пресновата., - Представляешь, шла по арочному мосту и невольно подслушала дискуссию малолетних интеллигентов. Размышляли о жизни, о СМЫСЛЕ, понимаешь? Я в их возрасте логарифмы считала да Лермонтова учила. Так вот! Один умник говорит, что познание жизни и есть её смысл, другой сказал, что его вообще нет , а третий, прости Господи вымочил: разгадка бытия человеческого раскроется только на смертном одре!
- Так что же тебя так удивляет, ей богу? Постмодерновое общество – то и есть, что радикалы.
- Какие радикалы! Что ты! Пошлость и всё. Пошлость. Пошлость. Тут же очевидный консерватизм : люди созданы для того, что бы создавать жизни: основная функция человечества – детородная. Да и не только человечества… Ну ты только подумай : на смертном одре!, - настаивала Глашка, нервно протирая запылившийся том Пастернака.
2.
Один за одним начали заходить читатели. Вечные охотники за знаниями. Неугомонные романтики, фаталисты и экзистенциалисты. Никакой индивидуальности. Запомнился девушкам только мальчик Юра: паренек лет 16, совсем не изуродованный причастными оборотами Набокова, депрессивными мотивами Кафки человечек.
Он смотрел на книги, как на иконы. Проводил по ним пальцами и что-то шептал. Юра бы ещё очень долго выбирал, если бы не Глашкина неуклюжесть . Она старательно протирала старые издания, но увлекательно повествуя об утренней ситуации, забыла протереть мокрющие руки, и восьмой том , подобно «ромашкам с многоэтажек» полетел вниз. Мальчишка, ещё секунд 15 рассматривал яркие корешки книг авторов- метамодернистов, но когда глухой звук донёсся до затуманенного рассудка юнца, он сразу же подбежал .
- Позвольте!, - Юра поднял книгу, аккуратно струсил пыль, и почти отдал том Аглае, но почему-то резко остановился и протянул обратно к себе. О, пожалуй это ОНА. Дамы, я возьму её, не возражаете?
- Ни в коем случае, - безразличным тоном сказала Глаша, - но книга эта не для детского ума.
Выбор мальчишки остановился на « Преступлении и наказании» Фёдора Михайловича Достоевского
- Достоевского нужно читать человеку с большой любовью к жизни, или с большим интересом к смерти, Понимаешь? - добавила Матильда
- Нет-нет. Что вы, я почти уверен. Нет! Даже наверняка. Спасибо. Спасибо. До свидания, милые дамы!
Юра взял книгу и пошел к двери спиной, внимательно рассматривая то одну девушку, то вторую.
3
Лица менялись, буквы стирались, книги читались. Рабочая монохромная действительность переменилась на что-то яркое, радостное с цветами и вкусами. Матильда шла на встречу с кавалером . Она не спешила. Она шла медленно, но ритмично. Стук её каблуков можно было бы отнести к отдельному виду искусств .Элегантных и плавных искусств.
- Здравствуй. Выглядишь потрясающе! – он снял с неё дубленку и помог присесть. Он – благородный парень Матвей. Вежливый, неглупый, даже немного сентиментальный. Эти четыре прилагательных – единственное чего он стоит.
Молодые люди сидели в неплохом заведении, пили сухое красное, курили и хохотали. Беседовали о музыке и политике, но сознание Мили почему-то не покидала утренняя беседа с Глашей. Она послушно старалась поддерживать разговор, но сорвалась: